к виску. И пытаться уйти было бы бесполезно. Натри квартала приходилась дюжина лежачих полицейских — не улица, а мечта налетчика.

Я по-настоящему испугалась, проезжая через этот кордон нищеты. И сказала об этом Хулиану. Он мрачно пошутил в своем духе: «Не переживай, я договорюсь, чтобы первым насиловали меня». Если бы я не знала, что Хосе Куаутемок ждет меня, то потребовала бы развернуться и поехать домой. «Спокойно, ничего страшного не случится. Я раз пятьдесят тут ездил», — сказал Хулиан. «В следующий раз, если Педро не предоставит машину, я просто не поеду». Хулиан посмотрел на меня с укором. «Не думал, что ты такая королевишна», — сказал он. Это меня задело. Королевишнами и королевичами называли представителей самого ненавидимого слоя общества: бездельников — отпрысков миллионеров или высокопоставленных политиков, юных мажоров, которым нечем было похвастаться, кроме привилегированного положения родителей, но при этом они отличались высокомерным нравом, любили командовать, мнили себя и впрямь чуть ли не королевскими особами и унижали тех, кого считали существами низшего порядка: домработниц, шоферов, администраторов, хостес, уборщиков. Я взбесилась: «Ты меня не знаешь». — «Прости. Неудачно пошутил», — извинился Хулиан. «Так держи свои шутки подальше от меня», — сварливо сказала я. «Здесь живут и хорошие, работящие, достойные люди. Не ведись на внешнюю сторону», — примирительно заметил Хулиан. Что ж, может, он и прав, только это совсем не избавило меня от страха.

Мы прибыли в тюрьму. Атмосфера была какая-то тяжелая. Заключенные нас не задирали и не говорили ничего неприличного, но шушукались, когда мы проходили мимо, и я ощутила на себе похотливые взгляды. Неприятно, раньше такого не было. Телохранители Педро приостанавливали зэков. А теперь мы стали легкой добычей. «Ты, главное, иди, не останавливайся, — велел Хулиан, — и в глаза им не смотри».

Я запаниковала, заметив краем глаза, что со спины к нам приближается какая-то тень. Попросила Хулиана идти быстрее, но преследователь догнал нас. «Как жизнь?» — услышала я и в испуге обернулась. Это оказался Хосе Куаутемок. Он улыбнулся. Я нервно поздоровалась. Он взял меня за плечо и поставил между собой и Хулианом. «Мы тебя в обиду не дадим», — сказал он. Мы проходили мимо группок заключенных, все глазели на нас с любопытством. Хосе Куаутемок не отпускал мою руку. Его пальцы кольцом обхватывали мой бицепс. На тыльной стороне лопаты-руки вздымались толстые вены и шли дальше к предплечьям. Волосы у него были скорее светло-каштановые, чем белокурые. Голубые глаза, недельная щетина.

Мы попали в узкий коридор и теперь шли совсем близко друг к другу. Наконец я уловила его запах. И пропала навсегда. Его запах, черт, его запах. От его кожи исходил сильный, притягательный аромат. Совершенно не отталкивающий. Ничего подобного. Не заглушенный лосьонами и духами. Много лет я не вдыхала такого чистого, беспримесного запаха. Почему мужчины моего круга так упорно стараются скрыть, как они пахнут? Зачем поливаться всем этим табачным, древесным, кожаным парфюмом? Хосе Куаутемок пах только самим собой. Это был ни с чем не сравнимый, яркий запах. Чувствовались слабые нотки дешевого мыла, но они не могли перекрыть излучаемого Хосе Куаутемоком телесного духа. Мне захотелось уткнуться носом ему в шею и упиться этим духом.

Мы пришли в аудиторию. Остальные заключенные еще только собирались. Хулиан отвлекся на одного, с которым давно не виделся; они сердечно поздоровались. Мы с Хосе Куаутемоком остались наедине. «Хорошо, что ты пришла», — сказал он. «Мы же договаривались», — ответила я. Его запах и рука на моем плече все во мне переворачивали. И, видимо, это было заметно со стороны. «Хочешь воды?» — спросил он. Я помотала головой. Я хотела только одного: чтобы он снова взял меня за плечо, чтобы стоял близко, а я часами вдыхала бы его запах.

Перед началом мастерской Хосе Куаутемок протянул мне книгу. «Сердце тьмы» Джозефа Конрада. «Я бы хотел, чтобы ты прочла и мы бы потом ее обсудили». Я сказала, что начну сегодня же вечером. В тюрьму я вернусь только в следующий вторник. Не увижусь с ним почти сто двадцать часов.

Мы условились, что я позвоню завтра в десять. Дала слово. «Если ты не звонишь, здесь становится нечем дышать», — сказал он. Если бы он знал, что там, снаружи, мне тоже нечем дышать без него. Я оглянулась в поисках свободного места, и мне на лицо упала прядь. Он мягко отодвинул ее. Его синий взгляд, казалось, пронзал все насквозь. Взгляд охотника или — чего уж там — убийцы.

Хулиан попросил всех рассаживаться и показал мне на место рядом с собой. Я прошептала Хосе Куаутемоку: «Завтра», отделилась от него и пошла садиться.

Педро пришлось достучаться до Олимпа, чтобы проект фонда «Встреча» в Восточной тюрьме запустился поскорее. Друг одного друга, который был знаком с другом другого друга, устроил ему аудиенцию. Преимущества принадлежности к ближнему кругу, то есть к Олимпу. Пятнадцати минут хватило, чтобы изложить самому (президенту, гаранту, первому лицу) подробный план и смету. Выслушав Педро, президент повернулся к своим подчиненным: «Какой идиот застопорил реализацию этой программы?» Педро не стал называть чиновников, которые поочередно бойкотировали проект, отвергали его, тормозили, откладывали, ставили палки в колеса. Сорок пять миллионов песо ни много ни мало увязли по вине боязливых второстепенных бюрократов. Одна такая никчемная гнида еще и руку подняла: «Господин президент, мы оценивали возможные риски осуществления проекта такого масштаба, учитывая нормы безопасности внутри исправительных учреждений». Сам посмотрел на него, как бы говоря: «Серьезно-ты-вообще-о-чем-говоришь-они-предлагают-построить-бибилотеку-и-концертный-зал-ты-что-не-соображаешь-что-мы-сможем-заткнуть-рот-этим-правозащитникам-от-которых-житья-нет-и-заодно-пропиариться-на-международном-уровне-сказать-посмотрите-какие-у-нас-образцовые-тюрьмы-почти-как-шведские-кретина-ты-кусок?» Чиновник «я-открываю-рот-только-чтобы-нести-всякую-чушь-и-даже-с-закрытым-умудряюсь» немедленно выбыл из конкурса на лучшего правительственного работника месяца. Нет, его, конечно, не уволили. Друзья самого могли творить какие угодно глупости и оставаться на своих хлебных местах, потому что когда-то учились с первым лицом в начальной школе. Не успел президент произнести: «Проект одобрен», как промежуточные начальники уже начали названивать директору тюрьмы: «Завтра же чтоб запустил рабочих. Придумай, как им пропуска сделать, да проследи, чтобы они там не снюхались с нарко и прочим сбродом». Хулиан тем временем обронил, как бы между делом, что тюремное начальство запретило заключенным писать и читать свои произведения вслух. Президент уже одной ногой вышел из кабинета, но тут прислушался. «А что они пишут-то?» — «Рассказы и поэзию, господин президент». Для самого слова «рассказы» и «поэзия» звучали так же непонятно, как «квантовая физика» или «молекулярная биохимия», — чтение было, как говорится, не его. «И про что там, в этих рассказах?» — заинтригованно спросил