— А я вот наоборот бы подумал, — вмешался Гошек, когда Ярыч приложился к кубку и никак не хотел отлипать, пока не выпьет до дна. — Если бы что такое диковинное увидел, сам бы еще от этого удрал. Где магия и сокровища, там смерть для всех, кроме самых везунчиков. А мне до везунчиков — как отсюда до Дордонии. Переть и пердеть.

Голоса зашлись смехом, но среди них не было слышно голоса рыцаря.

— А ты что думаешь, Гронар? — заговорил Ярыч. — Пошел бы за чудом таким лесным? Или струсил бы?

Рыцарь какое-то время не отзывался, а потом ответил:

— Струсил? — По голосу было слышно, что прибывший последним путник возмутился. — Когда я покинул Тулью, каждый деревенщина готов был кинуть в меня камнем и парой обидных словечек. Я был толст, неподвижен, застенчив и невысок. Все мои земляки считали, что время остановилось и больше никогда не двинется. Но уже на следующий год я возмужал так, что вот этими одними руками задушил медведя. Еще через год вызвал на поединок Людвика из Зверолиста, потому что он оскорбил мою честь и уподобился тем людям, на которых я до сих пор таю злобу. Ты спрашиваешь, Ярыч, струсил бы я? Или сколько ума надо, чтобы пойти за неизвестным зверем?

Молчание нависло над столом на несколько мгновений, а потом, видимо, набравший полный рот меда Ярыч выплеснул все обратно и заржал пуще прежнего.

— Двадцать лет прошло с тех пор, как ты унес свой зад из Тульи, — начал Ярыч, как только просмеялся. — А годы, как ты верно говоришь, словно и не шли. Как был ты занудой, так и остался. Брось! Это ж я. Твой лучший друг. Мы с тобой вместе изгоями были. Или ты забыл?

— Нет, — несколько смущенно ответил рыцарь. — Просто как про все это вспоминаю, так и хочется кого-нибудь на поединок вызвать до смерти или до вечного рабства. Честью клянусь!

— Ладно тебе, Гронар! Воды уже утекло столько с тех пор. Половина наших легла еще в битве под Амарилизом, а ты все своих обидчиков настигнуть хочешь, брат. Ой, боюсь, не скоро это случится. С твоей силищей на тот свет путь долгий.

— Ладно, Ярыч. Ты прости. Продолжай свою историю, пока у твоего родича зенки не выпали.

За спиной Ноэми снова расхохотались, теперь уже смех рыцаря сливался со смехом охотников.

— Иду я за эти чудовищем, значит, а оно плетётся медленней черепахи. Все деревья нюхать останавливается. То на четырех лапах бежит, то на две задние встает и, точно как гном какой, вальяжной походкой все старается под солнышком идти, там, где тени меньше. Оборачивается еще так, словно подозревает что. Но мне дичь выслеживать не впервой. Я постоянно на безопасном расстоянии держался и близ толстого ствола какого-нибудь, чтобы за ним притаиться, если каким-нибудь звуком себя ненароком выдам. Так добрались мы до места, каких, я клянусь Громом, не видывал раньше. Вся поляна была усыпана невиданными цветами до самого горизонта.

У Ноэми перехватило дыхание. Она стала вспоминать те события, что Вастерас называл ее фантазией. Охотник за спиной пересказывал увиденные им детали, словно разгуливал по ее воображению и произносил вслух то, что прежде было только в ее памяти.

Давным-давно в Шааграде в один из вечеров, которые Ноэми любила проводить, играя с деревянными солдатиками у камина, она вспомнила существ, очень похожих на зверей — передвигались они на двух задних лапах, умели говорить, напоминали собак, а их морды походили на кошачьи.

Тогда она рассказала об этом воспоминании Диагерте — женщине, которая воспитывала ее. В ответ та, расплывшись в милой улыбке, сказала, что все это ее детские фантазии или сон, который не может быть правдой, потому как таких зверей не существует. Диагерта привела несколько неопровержимых фактов, которые и заставили Ноэми окончательно поверить в то, что она выдумала этих животных.

Но сейчас история охотника была настолько схожа с той, которую когда-то рассказывала сама Ноэми, что ее сердце сильно застучало, осознавая, что вымышленный друг по имени Харольд мог быть жив и она все-таки явилась причиной его гибели.

— Ясное дело, я испугался и отстал от зверя, — продолжал охотник. — Да и скрываться в открытом поле можно было, лишь согнувшись в три погибели.

— Тебе в садовники надо было идти, дядь. Глядишь, еще удачнее бы жизнь сложилась, — съязвил Гошек, зная, что сейчас вновь рассердит дядьку, но почему-то это доставляло ему такое удовольствие, что даже разные угрозы из уст Ярыча не заставили молодого парнишку умолкнуть до конца истории.

Но на этот раз старый охотник даже не обратил внимания на язву родича. Он сейчас, казалось, погруженный в собственные мысли, не замечал и не слышал ничего вокруг.

— Я столько цветов не знаю, сколько их на той поляне было. То, что вы наблюдаете, когда над Призрачными Горами радуга растягивается, вообще ни в какое сравнение не идет с тем, сколько растений разных цветов там росло. Я названий, в отличие от жены, вообще никаких не знаю, кроме тюльпанов да роз каких-нибудь. Вот только таких цветов я не только раньше нигде не видел, да и, когда на самый юг ездил, ничего подобного мне на глаза не попадалось. А знаете ли, я по долгу службы вынужден в лесах жизнь жить. Вот меня и пробрало. Точно, думаю, магия! Не иначе! А с этой магией наш край и так бед нахватался, а тут она прямо под боком. Цветет и пахнет, так сказать!

— Каких еще бед, бать? У нас в краях сроду магии не было. Рассказывай по делу и не приплетай байки выдуманные.

— Это при тебе магии не было, потому что у тебя, Гошек, еще материнское молоко с усов стекает. А в наши времена маги нами правили. Помнишь, Гронар, жену конунга Эстараду? Ее же эти защитники живьем на костре спалили. Перед битвой под Амарилизом с Гонуром Свирепым. Ох и орала она тогда. До последнего дышать не могла перестать, пока с нее кожа слазить не стала.

Если бы кто-то смотрел в сокрытое капюшоном лицо Ноэми, то тотчас увидел бы, как крупные слезы покатились из ее глаз. Она закрыла лицо рукой, но слезы просачивались по узким линиям согнутой ладони, не желая впитываться во влажную кожу, и скатывались на губы.

— Конунга, говорят, замело тогда по пути в город и не успел он за свою жену постоять, если, конечно, хотел. Но, как назло, приехал он ни позже и ни раньше того, как костер поджигать стали. И вроде еще жива была Эстарада, когда он к ней подбежал. Выл, как лютый волк, не в силах пламя успокоить, я тебе клянусь. Молва ходит, что не выиграли бы ту битву под Амарилизом, если бы в нем зверя тогда не пробудили. Он рвал врагов, как настоящий берсеркер, и никого к столбу с женой не подпускал.

— А сам он ее в руки Инквизиции отдал?

— А кто его знает. Одни говорят, что сам, другие — что против его воли. Одно знаю точно — по-другому быть не могло.

— Это почему еще? — поинтересовался Гошек.

— А потому, что если бы Искрад жену свою в жертву не принес, — вмешался в повествование рыцарь, — то Орден Защитников в союзе с ярлом Гонуром разбили бы нашу армию так, что мокрого места бы не осталось от всех десяти тысяч. А так защитники дело свое сделали и ускакали восвояси.