Пламя, опалявшее его кости… В тот миг снова стало так больно, что потемнело в глазах, но Хэфер усмирил своё дыхание и проговорил спокойно:

– Ты упомянула, что Владыки древности умели направлять обе Силы равно.

– Это был путь крови и разрушения!

– Разве речь идёт не о балансе Силы внутри?

– Не может быть баланса там, где нет Закона! – голос Бернибы неуловимо изменился, обретя утробные нотки сдерживаемого рычания. – А там, где замешан Владыка Первородного Огня, Закон поглощается безумием!..

* * *

– Они смотрят на тебя, да-а-а. Редко кто приходит сюда, и они смотрят оттуда, из вечности… – тихо приговаривал писец, посмеиваясь, и вёл оцепеневшего Паваха за собой по лестнице. – Ты же помнишь, что статуи у нас создаются не для красоты. Они – вместилище жизненной силы. А тем более – статуи древних…

– Что… что это за место? – Павах наконец-то сумел подобрать слова, озираясь по сторонам и не зная, куда смотреть.

Стелы и статуи, и осколки камней, бывших когда-то блоками храмов, нашёптывали ему свои истории, и разум едва выдерживал, не в силах вместить в себя хор голосов памяти. Но сильнее прочего он чувствовал на себе взгляды тех, чьи имена теперь знал, – Сехемаи и Нейтамер. Он избегал поднимать взгляд и смотреть на них, но прекрасно чувствовал то, о чём говорил Таэху, – Владыки древности наблюдали за ним, оценивали его. Осуждали они или нет – Павах не знал. В зыбком переплетении эпох и реальностей рука его провожатого казалась единственной надёжной опорой, но и эта опора становилась всё более эфемерной. Воин боялся, что попросту растворится здесь, останется навсегда… но понял вдруг, что отчего-то это не пугало его, как не испугало когда-то и то, что он сохранится лишь как один из свитков в библиотеке хранителя.

– Сокровищница… истинная сокровищница Таэху, всё здесь, – ответил писец с мечтательной улыбкой. – Этот зал – лишь один из многих, но и один из главных.

Воин кивнул, понимая, что, как и в пещерах, его воображение просто не в силах было охватить всё здесь.

– Мы – те, кто хранит, – гордо сказал Таэху. – Когда победители переписывают историю, мы сохраняем то, что осталось, и то, что не пожелали оставить.

– Переписывают историю… – шёпотом повторил Павах, останавливаясь взглядом на одной из стел. Письменность была архаичной, но узнаваемой, имперской. – Стало быть, именно здесь – та самая легендарная библиотека Таэху, куда никому нет хода! Здесь, а не даже среди твоих бесценных свитков.

Хранитель с улыбкой кивнул.

– Наши предки, как и мы, запечатлевали свою историю не столько в свитках, сколько в вечном камне – самые важные её аспекты… Но те, кто приходил после, не раз перестраивали их храмы и памятники, а то и вовсе разрушали. Мы сберегали осколки… На этом, запомни, именно на этом зиждется основной столп договора между Таэху и Эмхет. Мы не мешаем им творить историю. Но мы не позволяем им уничтожать историю до конца… Смотри!

Таэху вдруг выпустил его руку, схватил за плечи и резко развернул к одной из стел. А может быть, когда-то это было одной из плит алтаря – Павах не знал. История, запечатлённая там, казалась ему знакомой и незнакомой одновременно. Так обычно изображалось восхождение Владык на трон. Но на привычных ему рельефах и фресках Ваэссир возлагал венец на голову Владыки и отдавал часть своей божественной сущности – входил в него, становился Владыкой, и прочие Боги благословляли его. А здесь на голову Владыки Двойной Венец возлагали два божества – Ваэссир и… Сатех.

Высоко в распахнувшемся над расколотым сводом пещер небом пронзительно вскрикнул сокол, а где-то позади издало рёв вызова песчаное чудовище. Такой знакомый рёв… Глаза обоих Богов полыхнули золотым и алым. На секунду Павах увидел церемонию посвящения древнего Владыки, услышал обрывки гимнов… и, вскрикнув от неожиданности, отшатнулся. В груди резануло ноющей болью, словно нить и правда стала золотой струной, и кто-то дёрнул её. А в памяти ожил день, когда…

Боевой клич людей… Ржание обезумевших лошадей…

Клич сокола? Нет, пронзительный возглас Хэфера. Он был слишком занят стрельбой по нападавшим наёмникам, чтобы предугадать удар…

Бежал на помощь верный Сенахт, и Метджен посылал ему вслед копьё…

Стремительно неслась колесница, и у самых ног клацали челюсти песчаных ша…

«Смотри на меня. Запомни меня таким. Я – творение твоего выбора…»

Кто-то ударил его по лицу. Запоздало Павах понял, что кричит, задыхаясь, утопая в своих видениях, не в силах вынырнуть из омута памяти.

– Ты смотришь не туда! – крикнул Таэху, и новой отрезвляющей пощёчиной вывел его на иной уровень восприятия. – Ты здесь, а не там. Ты в танце эпох. Твоя личная история сейчас не имеет значения.

Подчиняясь голосу хранителя, видения страшного дня таяли. Перед глазами стояла всё та же стела, уже не живая. Павах попытался забыть лицо Хэфера из сна, но это оказалось не так легко – лик древнего правителя, выбитый в камне, имел узнаваемые черты Эмхет. Через несколько вдохов, под звуки строгого голоса писца, он сумел успокоиться и снова начать воспринимать. И тогда Таэху продолжал:

– Владыка Ирхэру, да будет лёгким его отдых у Вод Перерождения… Но посмотри внимательно на символы его титулов, – писец взял руку Паваха и обвёл его пальцами знак шену, в который было заключено имя Владыки.

– Эмхет… – прочитал Павах, узнавая титул даже в архаичной записи, и бессознательно добавил про себя: «Да будет он вечно жив, здоров и благополучен».

– А дальше? – писец провёл его пальцы дальше, к ритуальному имени, стоявшему ровно рядом с «Эмхет».

Прикосновение к древнему камню, горячему и живому, наполняло его сердце трепетом.

– Хат…ау…Нэферу? – неуверенно прочёл Павах.

– Хатеп-Хекаи-Нетчери, – педантично поправил Таэху, нараспев, точно заклинание, читая древнее наречие. – «Тот, в ком соединилась в мире Сила обоих Богов». Именно этот титул Владыки древности предпочитали даже больше, чем титул Эмхет.

– Обоих Богов… то есть… – Павах в изумлении переводил взгляд с сокола на ша и обратно.

– Тот, кто благословлён Обоими равно… Тот, кто способен примирить в себе кажущееся непримиримым. Тот, кто хранит Обе Земли и оба народа, понимаешь?.. – усмехнулся Таэху. – Владыка Обеих Земель.

Павах посмотрел на лик Владыки Ирхэру, на который словно накладывалось лицо Хэфера из его сна. И впервые воспоминание перестало вызывать в нём страх. Границы его разума были распахнуты беспредельно. Наверное, сейчас он не удивился бы, даже если бы в зал вдруг вошёл царевич собственной персоной.

Писец повёл его дальше через зал, сквозь века, рассказывая немногое из того, что