– Я – тот, кто я есть.

– Тому, чем ты стал, существовать не до́лжно!

Хэфер с горечью рассмеялся и обессиленно прислонился спиной к стене. Его воля дала трещину. Пламя, лизавшее его кости, выплеснулось, более ничем не удерживаемое.

Старейшины отпрянули. Берниба не выдержала первой – сгорбилась, повела плечами и с глухим рыком обернулась, приняла другой свой облик…

* * *

Что-то изменилось, поплыло перед её глазами – облик Сехира. Тэра охнула от неожиданности, едва не потеряла равновесие – Ануират раскинул руки, точно для объятия, не давая ей пройти, но его гнуло, корёжило. Вместо крика с губ сорвался рык. Потемнела кожа, покрываясь чёрным лоснящимся ворсом, – словно кто-то набросил на него шкуру пса-стража. Полыхнули изумрудным огнём глаза, но когда Сехир вскинул голову, в его лице уже не осталось ничего рэмейского – на Тэру смотрела морда зверя, более всего напоминающего пса Ануи. Мощные челюсти щёлкнули, смыкаясь, гася стон боли.

Ануират сделал к ней шаг. Она замерла, не зная, чего ожидать, хотя псы, стоявшие вокруг неё, не выражали ни тени тревоги.

Когтистая не то рука, не то лапа аккуратно сомкнулась вокруг её запястья. В груди Сехира заклокотало рычание, складываясь в едва разборчивые слова:

– Я с тобой… избранная…

Тэра чуть не заплакала от облегчения, что ей не пришлось противостоять тому, кого она хотела бы называть другом.

Вместе они ворвались в храм, и псы следовали за ними по пятам.

* * *

Безвременье

Золотая нить, прожигавшая сердце, пела, натянутая, точно струна храмовой арфы в умелых руках музыкантши.

Долгожданный звон! Паваху хотелось петь и смеяться. Ничто более не имело значения! Он устремил всю свою суть навстречу этому звону, растворяясь в зове, который слышал он один.

Вспышка

Он стоял в святилище, которое было теперь смутно знакомо. Из полумрака в отблесках светильников выступали странные, фантасмагорические сцены, сюжеты которых никак не удавалось ухватить. Света не хватало, чтобы прочесть знаки. Пространство казалось размытым – возможно, из-за растекающегося в воздухе дыма благовоний.

Колонны у алтаря были выточены из тёмного красноватого гранита с чёрными прожилками. Насколько он мог судить, сам алтарь был вырезан из того же камня. Статую в наосе загораживала фигура жреца. Он был облачён в схенти и чешуйчатый панцирь, а голову его венчала ритуальная маска-шлем. Его руки вместо браслетов были украшены золотистыми наручами, а на ногах поблёскивали поножи. В одной руке он сжимал хопеш, в другой – ритуальный жезл.

Теперь Павах знал, что это был за ритуал – ритуал призыва Владыки Каэмит. И когда из полумрака блеснули углями глаза нескольких ша, подступавших к нему, – он больше не испытывал желания бежать…

Вспышка

Святилище преобразилось, обрело другие, уже смутно знакомые очертания. Павах узнал святая святых храма Стража Порога – залы подготовки. Рельефы на стенах содержали священные тексты с описаниями искусства сохранения тел для вечности.

Воин стоял у одного из бассейнов, наполненных каменной солью и благовониями. В одной его руке был зажат молот, в другой – топор. На столе перед ним лежало высушенное тело, местами грубо облепленное глиной. Лицо мумии было закрыто безликой гипсовой маской.

– Сенахт… – выдохнул Павах и воскликнул, отбрасывая инструменты. – Нет, я выбрал другое! Я отступил, не обрёк тебя на забвение!

Гипсовая маска поплыла, обретая черты близкого друга царевича. Таким запечатлел его Верховный Жрец Перкау по описаниям самого Паваха.

Добродушный великан, в бою страшный, как один из Ануират, но в обычной жизни отличавшийся спокойствием и рассудительностью… Его черты в посмертии были полны такого умиротворения, что сердце Паваха невольно успокоилось.

– Я не обрёк тебя на забвение… – шёпотом повторил он, опускаясь на колени перед телом, очищенным жрецами и сохранённым для вечности. – Не прошу тебя о прощении… Прошу только, помоги мне отыскать его, нашего господина, – будь он жив или мёртв…

Черты гипсовой маски снова поплыли, и Павах невольно отшатнулся, узнавая лицо, которое желал… нет, не забыть – помнить другим, до всего случившегося.

Мутные гноящиеся глаза. Гладкая белая кость переносицы над обожжёнными губами. Аккуратно спиленные до основания рога.

Смех эйфории. Вой ужаса. Отчаянный хриплый шёпот:

– Это – проклятие Богов… Проклятие Ваэссира…

Вспышка

– Безликие тени пожрут нас… Видишь, они уже кружат рядом…

– Заткнись, Метджен! – прошипел Павах, дернувшись в своих оковах. – Или хочешь, чтобы он вспомнил о нас и вернулся?

– Нет… прошу… нет… Но глаза ша… жгут больно, как угли…

От безумного бормотания друга воину было не по себе. Рассудок покидал Метджена, и всё чаще он видел в окружавшей тьме то, чего там не было. Теперь и Павах видел эти тени, и был бессилен перед ними – ни сразиться, ни убежать.

– Шакалы Ануи не придут за нами… не укажут путь… – захныкал Метджен. – Останутся только тени… вечные тени и многоликая шепчущая темнота… – Его тихий голос вдруг зазвучал осмысленно и твёрдо. – Убей меня, друг. От меня так мало осталось.

Павах сглотнул.

– Прости, – прошептал он. – Я ведь уже не смог…

Память наложилась на его восприятие. Он был там, рядом с Метдженом, и он взирал на них обоих из живой дышащей тьмы, полной пугавших когда-то теней – безликих теней, одной из которых стал теперь.

– Проклятие Ваэссира! – снова взвыл Метджен.

Павах снова ощутил своё тело: намертво скованные руки, затёкшие мышцы, парализованные в инстинктивном ужасе, – и откинулся к стене.

– Проклятие Ваэссира, да… – прошептал он, закрывая глаза, и улыбнулся. – Служение через Проклятие…

Вспышка

Ша мягко ступали, выходя из полумрака святилища и окружая его.

Жрец, вершивший обряд, обернулся, но Павах уже знал, кого увидит. Хэфер Эмхет взирал на него глазами цвета красного золота, и в них плескалось первородное пламя. Лицо его было исполнено мрачного торжества, и ни тени былой мягкости не осталось в нём. Чужой, ужасающий, ослепительно-прекрасный в своей затаённой ярости – он больше не вызывал у Паваха страха.

– Смотри на меня. Запомни меня таким. Я – творение твоего выбора. Разве нет?

Павах шагнул навстречу бывшему другу и господину.

– Я желаю служить тебе. Мой долг перед тобой не исполнен, Владыка Хэфер Эмхет.

А потом перед ним разверзлась буря. И в глубине, в невидимом пока сердце этой бури, бил отяжелевшими крыльями золотой сокол, проигрывавший неравную битву…

* * *

Пламя взревело, прокладывая пылающую преграду между царевичем и Ануират. Какой-то частицей своего сознания Хэфер решил, что совершенно не желает сжечь этот храм, не желает противостоять Стражу Порога. Но огонь ему едва подчинялся