— Например, брать чужие деньги, — закончил он фразу. — И он взял.

На полированном ониксе осталось два влажных отпечатка, когда он оттолкнулся от стола.

— Это глупо. Безрассудно. Непростительно. И, как ни крути, это воровство, — не сводя с него глаз, сказала Александра. — Но это всего лишь деньги. Я готова вернуть тебе все до копейки. С процентами. Сегодня же.

Давид изобразил на лице нечто вроде улыбки. Кривой, гнусной, сардонической.

— Вижу, ты не понимаешь, — покачал он головой.

Она сглотнула, набрав воздуха в грудь, хотела ответить, но Давид ей не позволил:

— Твои деньги мне не нужны. Я хочу уничтожить твоего отца.

Алекс Квятковская так и не выдохнула, услышав его слова. Замерла. Побледнела. И вот теперь, кажется, была близка к обмороку.

Оказалось, Давид поторопился с выводами.

— Это ведь небольшая сумма, — наконец выдохнула она и продолжила, словно его не слышала. — При оборотах «ТОР-Групп» просто мизерная. Твоей компании не грозит крах, штрафы или невыполнение финансовых обязательств. А отец может покрыть недостачу со своего собственного счета, если уж дело настолько личное.

Её желание договориться стало Давида утомлять. И он бы назвал это желание спасти бизнес отца и помочь брату простодушным, если бы не знал, что она тоже Квятковская, плоть от плоти.

— Дело настолько личное, — резко, отчётливо произнёс Гросс, — что вообще не касается денег, Александра, — первый раз произнёс он её имя вслух. И если бы знал, что такое страх, наверное, испугался бы — насколько ему понравилось, как оно звучит.

Саша — звал её отец, Алекс — обращались к ней остальные. Давиду нравилось и мягкое домашнее Саша, и короткое, звонкое Алекс, но Александра — казалось, у него даже дрогнули колени.

Только это царское имя совершенно не шло той девушке, что сейчас пыталась с ним торговаться, как дешёвка.

— Я хочу видеть твоего высокомерного подлого отца опозоренным, — повторил он безжалостно. — И ты прекрасно знаешь, что репутация банка будет испорчена навсегда, если я дам ход делу, предам огласке подробности и подам в суд на Ярослава Квятковского, который настолько туп, что попался на старой как мир махинации. Как думаешь, сколько клиентов потеряет «КВ-банк», когда это вскроется?

Давид не ждал ответа, хотя ответ был: всех, банк потеряет всех клиентов — влиятельные люди, на которых сделал ставку Квятковский, не терпят нечистоплотных банкиров.

Он видел, что первый раз с того момента, как появилась в его приёмной, Алекс выглядела действительно расстроенной. Потрясённой. Сломленной. В отчаянии.

Давид счёл это хорошим знаком, но почему-то не испытал радости, хотя ведь должен был. Он злился. Его достало, что она пришла сюда тупо раздвинуть ноги и снова пудрит ему мозги.

— Значит, это единственный способ тебя переубедить? — почувствовав его раздражение, решительно стянула она с шеи шарфик. Затем сняла пальто и бросила вместе с сумочкой на диван.

Приклей она к стене объявление «Девушка на ночь. Недорого» со своим телефоном на отрывных полосках и фото, оно не выглядело бы откровеннее, чем этот простой жест.

— Да, это единственный способ, — кивнул Давид, глубоко разочарованный.

Для него это лишь подтвердило, что прошлый раз отец отправил её в винный погреб за тем же: прощупать почву легко ли его соблазнить. Свести с ума, очаровать, заставить потерять голову.

Но Давид скорее сдохнет, чем признает, насколько Эдуарду Квятковскому это удалось.

Тогда Давид не знал кто эта девушка. Он стоял как дурак в холодном винном погребе и пытался осознать, что она сбежала. Помахала у него перед носом десертом самым вкусным из тех, что он мог себе вообразить, и… оставила ни с чем. Он готов был землю рыть, чтобы её получить. Любой ценой. Ему была нужна только эта женщина, и никакая другая. Такого с ним никогда не случалось.

Давид любил секс. Давид практиковал секс. Регулярный, качественный, частый.

Но он приехал на устроенное Квятковским празднование не за этим. И не затем спустился в винный погреб, чтобы кого-то там неожиданно встретить. Скорее наоборот, он хотел побыть один. Ему было что вспомнить в том погребе. Он стоял, ничего хорошего от этой затеи не ожидая, когда вдруг появилась она.

Как глоток свежего воздуха. Как виденье. Как… чтоб его, наше всё!.. гений чистой красоты.

Глава 8

Её непокорные волосы выбились из причёски, и там, где намокли от пота, а вечер выдался душным, — на шее и висках, — скрутились в крутые спирали. Её макияж тоже пострадал — Давид видел на аккуратном носике чудесные маленькие веснушки.

Вся тонкая, звонкая, как балерина, с блестящими глазами и сбившимся, словно от быстрого бега дыханьем, она сразила Давида наповал, когда скинула туфли: маленькие ступни, изящные пальчики, убейте его — острые косточки, тонкие лодыжки. И окончательно лишила воли, когда застыла перед ним, испуганно приоткрыв пухлые чувственные губы.

Давид не верил в невинность в её возрасте. В восемнадцать-девятнадцать они уже знают всё.

И всё же тогда чуть не уверовал.

Её губы казались нецелованными, упругая грудь неласканной, стройные бедра не тронутые ни чьими жадными потными руками, а её вожделение таким искренним, словно она и сама от себя не ожидала, что её тело может так изнывать от желания, выгибаться навстречу мужчине, таять в его руках, дрожать и забывать обо всём.

Он и сам всё на хрен забыл, одержимый единственным желанием сорвать с неё платье и овладеть. Нет, к чёрту это грубое слово, похожее на технический термин — он хотел ею насладиться. Насладиться полностью. Каждой бьющейся венкой, выступающей косточкой, тонким пальчиком. Зацеловать, заласкать, довести до края. И взлететь вместе в ней. И где-то там на вершине блаженства разлететься на осколки, на искры, на атомы и превратиться в ничто. Ибо лучше уже никогда не будет.

Он хотел увести её за собой.

Но она вдруг вспорхнула и исчезла, как морок.

А та, что ему привиделась вместо неё, попятилась от него, как от чудовища, и убежала.

Когда Давид наконец вернулся на чёртову вечеринку, надеясь найти, разузнать кто она, ему и трудиться не пришлось.

Напыщенный мерзавец Эдуард Квятковский вышел на сцену толкнуть речь во славу своего вонючего бурбона, которым он не уставал бахвалиться, рассказывая о редких, специально выведенных сортах кукурузы, как другие гордятся породистыми жеребцами.

Рядом с ним стояли его дети: болван Ярос, высокомерный и душный, с таким выражением лица, словно имел всех в этом зале, и она — его дочь Саша. Такая же невинная, как жёлтая пресса, что немало попортила крови Давиду, окрестив Крысиным королём.

Он