— Можно и тут, — кивнул он. — Раздевайся.

Глава 11

Спасти её могло только чудо.

Чуда Александра и ждала. Чего-нибудь из ряда вон выходящего. Что на Давида Гросса сверху упадёт что-нибудь тяжёлое, например, метеорит. Или она провалится сквозь землю. От стыда и ужаса.

Больше всего на свете Саше хотелось сейчас если не испариться, то хотя бы убежать.

Но она не имела права на бегство. Судьба семьи была в её руках. Как бы она ни относилась к брату, как бы Гросс ни был прав, если он подаст на Ярослава в суд, это разорит банк и убьёт отца.

Если она не собиралась пойти до конца, Алекс нужно было сразу отказаться, а не звонить с предложением о встрече, тогда это было бы честно и, возможно, отец нашёл бы другой способ. Но она взялась помочь, приехала сюда добровольно и не собиралась пудрить мозги Давиду Гроссу, как бы неприятно ни было всё, что он говорил и что предлагал.

Она сама этого хотела, напомнила себе Алекс. Та недолгая встреча, то немногое, что он ей дал, заключив в свои объятия, преследовали её два года. Сейчас она ведь наконец могла в этом признаться?

Александра дала себе команду успокоиться. Глубоко вздохнуть. И поскольку на метеорит рассчитывать не приходится, держать себя в руках.

Да, Давид Гросс — ужасный человек, но будь он самым ужасным человеком на земле, он всё равно ей нравится. Как нравится океан, безбрежный, мощный, неуправляемый. Как покоряют стихийной разрушительной силой смерчи, штормы и ураганы. Они ни зло, и ни добро — они такие, как есть. Именно так она относилась к Давиду.

Но мысль о том, что она должна заняться с ним сексом здесь и сейчас, привела её в ужас.

Она глубоко вздохнула и пожалела, что от этой ситуации снова отстраниться не может.

— Я должна раздеться прямо здесь, в твоём офисе? — уточнила она.

— Ты можешь отказаться, — напомнил он, что Саша и так знала.

На самом деле она не могла, потому что должна была сделать это раньше.

И Давид тоже это знал. Он смотрел на неё не отрываясь. Его красивые губы были плотно сжаты. Глаза цвета горького шоколада прищурены. В их глубине мерцал огонь.

Он ждал, что она дрогнет. Не сможет. Не справится.

Он говорил ей отвратительные вещи, и говорил намеренно.

Но дело разве в том, что говорил он? Дело в том, как далеко готова пойти она.

«Плевать, что подумает обо мне Давид Гросс. Плевать, что скажут все другие незнакомые или знакомые мне люди. Кто бывал в моей ситуации — поймёт, а кто нет — бог с ними. Я справлюсь», — мысленно сказала она и почувствовала себя свободной.

Свободной от чужого мнения. Свободной от запретов, большая часть которых была продиктована мнимыми приличиями. Свободной, потому что Давид Гросс был единственным мужчиной, которого она действительно хотела.

А его тёмные глаза возбуждённо горели. Он хотел, чтобы она разделась.

Да, она понимала: Давид Гросс ненавидит её брата, обокравшего «ТОР-Групп». Ненавидит отца, допустившего это. Ненавидит и её — ведь она часть семьи. Но это ничего не меняет: Ярослава нужно спасать. И для этого ей придётся раздеться.

— Хорошо, — сказала она с достоинством. — Если ты настаиваешь…

— Ты должна знать кое-что ещё обо мне, — усмехнулся Давид. — Я не люблю повторять.

Саше нестерпимо захотелось сделать что-нибудь неуместное. Например, показать ему язык или сказать: бе-бе-бе, чтобы сделал лицо попроще. А потом она нашла выход. Она сказала себе, что раздеться перед Давидом не сложнее, чем раздеться на приёме у гинеколога, и стала снимать одежду.

Сказать оказалось проще, чем сделать. Руки не слушались, ноги стали деревянными.

Гросс смотрел на неё с безжалостным, злорадным весельем.

Она вдруг подумала: а делает ли она это ради семьи, или потому, что Давид в ней сомневается.

Он словно испытывает её, бросает ей вызов. А она…

Чёрт побери, она должна справиться или умереть.

Первыми она отставила в сторону туфли. Затем не сводя глаз с Давида, расстегнула юбку. Та упала к ногам, Алекс её перешагнула и, едва не споткнулась — взгляд Давида изменился. Потемнел. Впился в неё. Остановился.

Так смотрят хищные птицы, заметив добычу. Так готовятся к прыжку дикие звери на охоте.

Таким желанием горел его плотоядный взгляд, что у Алекс перехватило дыхание.

Этот требовательный взгляд следил за её пальцами, стягивающими чулки, и словно вместе с ней расстёгивал пуговицы блузки. А когда Саша сбросила блузку с плеч — скользнул вниз, к кружеву трусиков. У неё заныл низ живота, словно Давид её коснулся, но она старалась не думать о его руках, о том, что стоит перед ним в одном белье, а думать только о его взгляде, горящем, ждущем.

Казалось, Давид Гросс превратился в полую каменную статую, и только в глазах виден огонь, что пылает внутри. Рискуя обжечься, Алекс даже захотелось к нему притронуться, но она не рискнула мешкать и просить её продолжать.

Она расстегнула бюстгальтер, отбросила в сторону и услышала шумный вдох сквозь зубы.

Нет, Давид Гросс был не из камня, он был из крови и плоти, и эта неожиданная реакция откликнулась в её душе такой же неконтролируемой радостью, взорвалась пенистым шампанским, окатила шипучими брызгами, растеклась сладкой лужицей и… сдетонировала.

Их словно закоротило. Соединило высоковольтной дугой. Тряхнуло.

Он выдохнул. Её сердце забилось как сумасшедшее.

Он сжал руки до побелевших костяшек. Она сглотнула.

Но шоу должно продолжаться.

И Александра стянула трусики, бросив их поверх остальной одежды.

Всё. Она это сделала.

Алекс стояла перед Давидом нагишом.

Глава 12

Сердце выпрыгивало из груди. Уши пылали. Щёки горели. Руки мелко подрагивали. И ноги едва держали. Но она подняла подбородок, откинув за спину волосы, что упали на грудь, чтобы он лучше её видел. Чтобы рассмотрел всю.

К её ужасу, Давид пошёл к ней.

Как же она боялась, что он к ней прикоснётся. Как же хотела, чтобы прикоснулся.

Его лицо было жёстким и непроницаемым, когда он остановился. Шли годы, пока он осматривал её с ног до головы. Сменились столетия, пока она нашла в себе силы заговорить.

— Повернуться? — спросила Алекс.

— Спасибо, мне и так всё видно, — ответил Давид.

Оттолкнув ногой одежду, он обошёл вокруг неё, никуда не торопясь, с хмурой и беспощадной заинтересованностью. Словно ощупывал взглядом, придирчиво, бесцеремонно.

А когда вернулся, откуда начал, стало ещё хуже: по её телу побежали