Готье показал, насколько такой жест был естественным у вождя берберов, для которого главенство его семьи над племенем было превыше всего. Старая царица дала безнадежный для нее бой, возможно, близ Табарки, а затем вместе со своими приверженцами бежала от преследователей до самого Ореса. Она была убита вблизи колодца, носящего с тех пор название Бир аль-Кахина, а ее голова послана халифу как трофей. С ее смертью закончилась эра героической обороны.

Уравнение: бранес + ботр = оседлые + кочевники. Итак, в ходе арабского завоевания извечный конфликт между оседлыми и кочевниками выдвинулся на первый план. Это противопоставление придало бы истории Берберии своеобразное освещение, если бы можно было согласовать его с принятой Ибн Халдуном классификацией племен и под генеалогической фикцией найти реальное географическое и экономическое содержание. Это и попытался сделать Э.-Ф. Готье в одной из тех смелых гипотез, которые заставляют переосмысливать традиционную трактовку истории. Верблюдоводы, которым инициатива Северов позволила образовать крупные, подвижные и неуловимые племена, были бы тогда берберами (которых арабские историки называют «ботр»), а оседлые— «бранес» (баранис), предком которых был Бурнус. Каждая группа состояла бы не из родственников, а из людей, ведущих одинаковый образ жизни.

Таким образом, можно было бы объяснить те препятствия, с которыми встретились арабские завоеватели, и тот раскол, который позволил им одержать победу. Покорение старых горожан Ифрикии не потребовало никаких усилий. Создание упорядоченного управления, необходимого для их жизни и деятельности, значило для них гораздо больше, чем свобода. Однако в Нумидии начиная с эпохи вандалов разыгрывалась социальная драма. Земледельцы времен римского господства постепенно вытеснялись мелкими скотоводами и особенно крупными кочевниками-верблюдоводами. Обе группы населения, бранес и ботр, поочередно воплощали в себе берберское сопротивление: оседлые ауреба при Косейле, кочевники джерава при Кахине. Бунт оседлых против методов, применяемых кочевниками, предрешил победу завоевателей, позволив им продвинуться на запад и обратить коренных жителей в свою веру. «В Магрибе, — заключает Э.-Ф. Готье, — оседлые и кочевники никогда не могли жить вместе и совместно вести хозяйство. Этим объясняется удача арабского вторжения, в этом решающая причина. На это смело пошел Хасан».

Эта гипотеза, стало быть, может найти практическое применение в частном случае арабского нашествия. И то и другое было рассмотрено В. Марсэ с той серьезностью, которой они заслуживают. Ему представляется невозможным отождествлять ботр с кочевниками, а бранес с оседлыми. «Большая часть зепата, выдающихся представителей ветви ботр, были, несомненно, верблюдоводами. Но трудно назвать настоящими кочевниками многих других представителей ботр, например жителей деревень кумийя, метагра — «постоянно живущих на одном месте в шалашах», земледельцев нефуса триполитанских гор, племя джерава из Ореса. С другой стороны, среди бранес мы находим самое крупное из кочевых племен — сахарских санхаджа. Кроме того, по свидетельству Ибн Халдуна, племена хаувара, относившиеся к бранес, наряду с оседлыми включали кочевников, а целая ветвь котама (также из группы бранес) — племя седуикеш жило в шатрах и разводило верблюдов. Обычно котама считают кабилами: таким образом, человек из племени седуикеш представил бы собой любопытную разновидность кабила-пастуха и скенита»[3]. И если арабские историки не отмечали контраста по сравнению с образом жизни, который им был знаком, то, значит, его и не существовало в Магрибе. В. Марсэ, крупный авторитет в области лингвистики, выдвигает в свою очередь, хотя и с большой осторожностью, собственное объяснение этого деления: «Возможно, что вначале оно основывалось на различии в одежде, которое отметили арабы у первых встретившихся им берберских племен: берберы в капюшонах (бранес — множественное число от бурнус, одежда с капюшоном) и берберы в короткой одежде или без капюшонов (ботр — множественное число от абтар, короткая одежда). Надо сказать, что это чистая гипотеза. Впоследствии первоначальный смысл такого различия был, видимо, утерян… по мере того, как оно охватывало всех аборигенов, с которыми завоеватели постепенно приходили в соприкосновение».

Продвигаясь на запад, завоеватели, вероятно, встречали в местах, иногда значительно удаленных друг от друга, племена, носившие одинаковые названия, обусловленные характером их жизни (племена ифрен, возможно, были троглодитами), или их тотемами. «А поскольку сходство названий было для них самым убедительным указанием на родство, они считали одноименные племена, живущие одни на востоке, другие на западе Магриба, племена крупных или мелких кочевников и племена оседлых земледельцев, племена, живущие на границе Судана и в горах Телля, потомками одного общего предка, рассеянными по воле судьбы». Таким образом, арабский историк, который применил бы сегодня такой же критерий к горцам, «считал бы членами одной семьи марокканских джебала, живущих в домах, джебала из Константины, живущих в хижинах, и тунисских джебалийя, занимающихся разведением верблюдов и живущих часть года в шатрах», и дал бы им общего предка, по имени Джебаль. Таков был, без сомнения, ход рассуждений, позволивших считать племя санхаджа происходящим от Санхаджа и племя матмата — от Матмата.

Итак, следует отказаться от слишком систематизированной гипотезы Э.-Ф. Готье, несмотря на всю ее привлекательность; однако она делает ударение на социальных последствиях арабских завоеваний и с этой точки зрения заслуживает внимания. Уже много раз отмечалось, что в эпоху политических кризисов кочевники покидают свои уединенные кочевья и появляются там, где живет оседлое население, чтобы извлечь выгоду из беспорядков. Так, в более поздние времена альморавиды вторглись в Марокко, переживавшее в XI веке полный развал; Мериниды появились в районе нижнего течения Мулуи, как только альмохадская империя проявила первые признаки слабости; а совсем недавно аль-Хиба и его «синие» двинулись на север из Рио-де-Оро, когда династия Алавитов оказалась на краю гибели. И нет ничего удивительного в том, что после сильных потрясений, вызванных мусульманским нашествием по крайней мере на востоке Северной Африки, на сцене появились кочевники.

С другой стороны, гипотеза Э.-Ф. Готье подчеркивает значение образа жизни, который тесно переплетается с кровнородственными связями; последние слишком часто недооценивались писавшими по-арабски летописцами с их закоснелой заботой о генеалогии. Можно привести много примеров, когда племена, происходящие в принципе от одного предка, но состоящие в действительности из разношерстных элементов, сближались благодаря одинаковому образу жизни: лишь фикция усыновления придает им тот характер этнического единства, к которому так глубоко привержен весь Магриб.

Что касается роли, которую играли Косейла и Кахина, то было бы неосторожно судить о ней по тем малодостоверным и противоречивым источникам, которыми мы располагаем. Образ Косейлы, «первого борца за независимость берберов», столь живой и рельефный, значительно выиграл от многовековой переработки. Белазури ничего о нем не знает. Аль-Бекри заставляет его бежать из Тобны от Мусы ибн Носейра, а Псевдо Ибн Кутейба — умереть в 702 году, борясь с тем же