Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Позвольте спросить, Евгения: а почему Соня присматривала за вашей бабушкой? — спросил Иванов.
— Просто отец, разведясь с мамой, совсем на нас плюнул, даже со мной не общается, а с маминой стороны некого попросить: одна сестра умерла, другая в другом городе живёт. Такая вот штука.
— Евгения, скажите: а Соня была словоохотливой девочкой? — спросил Иванов. — Было ли так, что она рассказывала вам с девочками о семье, о том, как она живёт?
— Я скажу так, — начала Женя, — Соня любила поболтать, рассказать о каких-то моментах из жизни семьи, но это было что-то весёлое; а так, чтоб поплакаться, этого с нами не было. По крайней мере, на моей памяти! Возможно, у неё для этого был другой человек.
— Спасибо, не буду больше вас мучить, — сказал Иванов, и отпустил девушку.
Допросив также Василису Мельникову и Елену Лисицыну, а с ними и остальных одноклассников Сони Цаплиной, Иванов увидел следующую картину: да, среди них были те немногие, с кем погибшая дружила, включая и трёх первых девочек; но даже и они никто не знали, как она жила до того момента, когда она покончила с собой. Кто-то сам не интересовался её жизнью, кого-то сама погибшая туда не пускала. Почему? Что она скрывала от друзей? Не понятно. И что это за таинственный придурок, который ей звонил? Закончив с допросами, Иванов простился с Волковой и ушёл.
***
За то время, пока Иванов отрабатывал классную погибшей и её одноклассников, Денис Маков разговаривал с остальными педагогами Софии Цаплиной. Вот какой портрет погибшей составили они:
Из показаний Евгении Обуховой, учителя физики.
Я буду краткой: Соня была девочкой слабой, плохо понимала то, о чём я ей говорю… То есть, говорила. В общем, вместо мозгов у неё в голове была манная каша. Плюс к этому она и хамка была, какую ещё найти, могла запросто нагрубить тебе на твоё замечание, едва ли не матом тебя обложить… Словом, ничего хорошего я о ней сказать не могу. Знаете, мне иногда очень жаль, что в наше время учителям нельзя драть своих учеников, глядишь, те и посмирнее бы были, и ума у них было бы больше.
Из показаний Олега Синявского, учителя математики.
Да, ужасная новость, нечего сказать. Светлая память бедной девочке! Знаете, Соня, в общем, была девочкой далеко неглупой и способной, но почему-то ей трудно давалась математика. Мне порой приходилось едва ли не на изнанку выворачиваться, чтобы объяснить ей ту или иную тему. Впрочем, надо отдать Соне должное в том, что она старалась хоть что-то понять из того, что я ей говорил. Чёрт с ним, что не всё гладко выходило у неё, например, с уравнениями или ещё с чем-то, главное, что она хоть старалась вникнуть во всё это, и вникала, в конце концов! Иным ученикам заобъясняйся хоть до посинения, а они даже не пробуют тебя понять, и все твои объяснения, словно в дудку, вылетают; и только Соня в этом смысле была молодчина.
Из показаний Антонины Груздевой, учителя английского языка.
Боже, какой кошмар! Просто не укладывается в голове, что Соня погибла… Царство ей небесное!
Знаете, Соня очень хорошо соображала в иностранных языках: если угодно, она на английском языке могла говорить, как на родном, перевод текста, как на английский, так на русский языки делала без проблем, а главное, делала с интересом. Каким Соня была человеком? По мне, вполне хорошим, вежливым и добродушным. Не знаю, кто как, а я от неё ни одного грубого или обидного слова не слышала.
Из показаний Светланы Киселёвой, учителя химии.
Царство небесное бедной девочке, и дай бог сил её матери это пережить! Ужас — одно слово. Почему же это так? Что касается Сони, то она человек, в общем, была не плохой и не глупый, знала, что ей было надо от жизни; однако совершенно равнодушна к химии. Нет, она могла и ответить, и задания выполняла, но делала она это с холодными, безынтересными глазами, словно выполняла нудную работу. И, признаться, меня, как учителя, это слегка ранило, потому что я всегда старалась не просто передать ребёнку мои знания, но и заинтересовать его своей наукой, чтобы он, возможно, продолжил ей заниматься в будущем.
***
Едва Иванов и Маков вышли на крыльцо школы, как у Иванова зазвонил телефон. Это был судмедик с новостями.
— Говори, Горыныч! — ответил следователь.
— Саныч, я осмотрел нашу погибшую, и помимо многочисленных травм и переломов, от которых она погибла, нашёл ещё кое-что.
— Горыныч, не тяни резину! — взмолился следователь.
— В общем, нашу девушку, мягко говоря, «любили» во все места, — сказал судмедик. — И, очевидно, не раз, а последний секс у неё был за сутки до смерти.
— Ничего себе! — удивился Иванов. — Это что, изнасилование вырисовывается?
— Возможно, Саныч! — ответил Горыныч. — Хотя, прости меня, господи, грешного, может и иначе быть: девочка захотела взрослой любви — ну и путалась тайно от мамы с кем-нибудь, хоть с маминым полюбовником. Но это моя версия!
— Я тебя понял, Горыныч, — ответил Иванов. — Ты подгони все бумаги, я сейчас буду. — Кладёт трубку. — Чёрт! Только изнасилования на мою шею не хватало! Что ж, по крайней мере, ясен один из мотивов самоубийства Цаплиной-младшей.
— А разве есть другой? — спросил Маков.
— Есть, но об этом дорогой скажу, — сказал Иванов. — Слушай, набери ребятам, узнай, где они? Если в отдел едут — пусть поесть купят. А мы с тобой съездим сначала к Горынычу, а затем к Цаплиным, так как у меня появились новые вопросы.
— Хорошо! — сказал Маков.
По дороге к судмедику Иванов позвонил Цаплиной-старшей. Та была отгуле, занималась похоронными делами. Узнав, что следователь хочет с ней поговорить, она сказала, что минут через тридцать будет дома, так как ритуальное бюро было недалеко, на что Иванов сказал, что он сам подъедет
