— Ведите меня к Свечкину! — сказал я.

Увы! Это была единственная просьба, которую гостеприимные хозяева не могли выполнить. Ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Свечкин отсутствовал. Он был то на оптовой ярмарке в Харькове, то на уральском тонкосуконном комбинате, то в Калининском НИИ по переработке штапельных тканей, то на среднеазиатском фурнитурном заводе, то в Ивано-Франковске, то… (Меня так и подмывало написать во «Франкфурте-на-Майне».) Это-то и подсказало мне ход, на котором был построен очерк.

В моем повествовании Свечкин так и не появлялся, но о чем бы ни шла речь — о моделях или машинах, о технологии или методах экономического стимулирования, о пряжках, кнопках, хольнителях, узких «молниях» — всех этих атрибутах элегантности — или изучении покупательского спроса, о новых отношениях с торговлей или современных красителях — всюду незримо присутствовал Свечкин. Именно незримо, потому что автор якобы так и не смог поймать его, и читателю, таким образом, предлагалось с помощью собственной фантазии воссоздать его образ. Это сильный прием. Гомер нигде не описывает внешности Елены, но кто из нас смеет усомниться в ее красоте! Почему? А потому что мы видим восторженную реакцию тех, кто непосредственно лицезрит ее, и этого достаточно. Остальное — дело воображения. Оно почище Гомера вылепит образ красоты, сообразный с нашими представлениями о ней. Вот почему грузноватая Анна Каренина с ее породистыми завитками одним может нравиться, другим — нет, Елена же покоряет всех.

Но если я считал возможным, интригуя читателя, все отодвигать и отодвигать его непосредственную встречу с героем очерка и в конце концов так и не подвести к ней, с носом оставив и читателя и негодующего Алахватова, то никаких неясностей производственного, так сказать, плана не могло оставаться. Иначе к чему огород городить!

Кто же такой Свечкин? — вот главный вопрос, на который предстояло ответить и в котором, по моему разумению, таился весь пафос и скрытый полемический запал сочинения. Да, он решает проблему машин, и если раньше задвижные пластинки не задвигались, лапки ломались, шестерни выходили из строя, пружины реверса не пружинили, теперь же ничего не ломается и все, что надо, пружинит, а Свечкин тем не менее не механик. Да, он добился, что цвет «не плывет», но он не химик. Да, под неусадочную искусственную ткань более не суют ватин, который, напротив, садится, отчего изделие в муках корчится, но он не разработчик ГОСТов. Да, продолжал я нагнетать, он уладил застарелый конфликт с торговлей, которая, закупив на оптовой ярмарке одно, в разгар сезона требует изменить ассортимент, поскольку мода, дескать, сиганула вперед, но он не товаровед. И не коммерсант тоже, хотя ни один лоскутик не пропадает теперь на фабрике — на изготовление наборов для школьных уроков труда идут отходы. В таком случае, кто же он, Петр Иванович Свечкин? Уж не волшебник ли? И отвечал скромно: не волшебник, нет. Администратор.

Дальше в черновом варианте следовал риторический вопрос: что такое администратор? Все почему-то привыкли думать, что это человек, который… И тут перечислялись те идиотские функции, которые традиция связывает с этой весьма растяжимой в толковании должностью — начиная от разносов нарушителей дисциплины и кончая слежкой, потушен ли свет в сортире. Материал, однако, и без того выпирал из канонических пяти страниц, а Василь Васильич в очередной раз слег, и его янтарная груша с влажным надкусом не светила мне спасительным маяком, поэтому я ограничился тем, что поведал читателю о некоторых из деяний Свечкина, умудрившегося за какие-то четыре года привести фабрику, на которой он числился заместителем директора, к сногсшибательному триумфу.

Вовсе, оказывается, не надо быть механиком, чтобы, побывав на заводе, изготовляющем швейные машины, уяснить себе, что не злодеи окопались там, тайная цель которых — торпедировать нашу легкую промышленность. И машины их очень даже приличные, и задвижные пластинки задвигаются, и пружины пружинят. Но что происходит с этими приличными машинами на их долгом пути от завода к швейной фабрике? В каком окружении совершают они этот трудный путь? Имеется в виду непосредственное окружение, то есть упаковка. Вместо амортизационных материалов эти тонко отрегулированные, чувствительные, как сейсмографы, механизмы помещаются в стружки, жгуты — словом, во что под руку попадется. Так надо ли удивляться, что после столь варварского путешествия задвижки не задвигаются и пружины не пружинят? Теперь этого нет. Теперь машины отгружаются в мягкой постельке из полистерона.

— О! — возликовал Алахватов и воздел к потолку указательный палец. Рукопись: забилась на столе, терзаемая сквозняками и вентиляторами, но заместитель редактора не дал упорхнуть ей в форточку. — Знаете, кто ваш Свечкин? Знаете? — И, пригнув голову на короткой шее, поглядел на меня снизу просветленными глазами. — Толкач — вот кто! Самый обыкновенный толкач. Поехал и выбил себе полистерон. Выбил хольнители и «молнии». Вот вы пишете… Где это? Вот… — Палец прижал к столу трепещущую рукопись, и она смолкла, распластавшись. — «Наш век — век не только лазеров и трансплантации органов, но и узких «молний», например, а наша фурнитурная промышленность с маниакальным упрямством гонит широкие. Это все равно, что на автомобильный завод смежники стали бы поставлять вместо карданных валов оглобли». — Алахватов поднял голову, и снова зашелестели мои бедные страницы. До чего же некстати заболел Василь Васильич!

Тараном расчищал заместитель редактора путь для своей магистральной мысли, круша и отбрасывая вон мои хрупкие построения. Раз полистерона днем с огнем не сыщешь, а он достал, раз узких «молний» не хватает, а у него их вдоволь, раз под неусадочный искусственный верх все подкладывают ватин, а он использует поролон, то где-то, значит, он раздобыл этот самый поролон…

— Я вам скажу где. На фабрике, которая склеивала этот дефицитный поролон с обычным материалом. Получалась так называемая дублированная ткань, которая наводит ужас на потребителя.

— Зачем же тогда они ее склеивали? — удивился Алахватов.

— Вот! И Свечкин задал тот же вопрос. Но не просто задал, а добился, чтобы вместо никому не нужной дублированной ткани фабрике поставляли чистый поролон…

— А красители? — не унимался заместитель редактора. — Если красителей…

— Да не нужны фабрике красители! — взревел я. — Они получают готовую ткань.

На миг это обескуражило заместителя редактора. Он помолчал, глубоко втягивая ошалело носящийся по кабинету воздух.

— Значит, он достает эти красители для тех, кто поставляет им ткань. Толкач! Форменный толкач. А мы поем ему дифирамбы.

Я застонал. Да, толкач, но лишь в той мере, в какой является им всякий современный администратор. Всякий. И при этом вовсе не обязательно ошиваться по командировкам. Есть телефон, телеграф, телетайп, есть в конце