крайнюю степень сомнения: на представителя кавказских республик вроде не похож, но и на русского не тянет…

— Из цыган, — сдержанно ответил мужчина.

— Ай, врёшь… — подал голос второй. — Цыгане, те на лошадях и в шляпах…

А первый почему-то обрадовался:

— О, цыган! А гадать умеешь?

— У нас женщины гадают, — последовал лаконичный ответ.

— Ну, а песни там петь, под гитару?.. — не унимался милиционер. Хотелось поразвлечься.

— Послушай, сержант, — негромко проговорил мужчина и глянул чёрным своим глазом, — не цирк. Смотри документы, и если порядок — отпускай. Дел у меня невпроворот…

Что-то мелькнуло во взгляде — сила, спокойствие, несуетливая уверенность… Ухмылка сержанта увяла: вернул паспорт, козырнул. Наряд двинулся в сторону здания вокзала.

На стоянке образовалась очередь, но ждать не входило в планы Нику. Три дня назад получил он телеграмму от сестры, отрывистую и пронзительную, как крик: «Приезжай тчк Пали болен тчк ты нужен тчк»! Сесть на самолёт не удалось, даром что билеты дорогие — конец сезона. Пришлось впопыхах садиться в отправляющийся поезд, так и поехал налегке…

Нику прошёл за стоянку, надеясь проголосовать. Взгляд непроизвольно цеплялся за молодёжь (Пали тоже только что исполнилось восемнадцать), и везде натыкался на одну и ту же картину — наушники, наушники, наушники… Отсутствующие какие-то глаза, в себя устремлённые. Губы чуть двигаются, то ли напевают, то ли шепчут что-то, а может, молятся. Казалось, все молодые люди постоянно на связи — с кем? С инопланетянами? Высшим разумом? Невидимый суфлёр подсказывает — как ходить, говорить, двигаться?..

Ещё в поезде Нику заметил эту примету времени. Девочки и мальчики мало разговаривают, почти не общаются между собой. У каждого не телефон, так плеер, не плеер, так КПК. Мелькают на миниатюрных дисплеях цветные картинки, из наушников слышится музыка, похожая на зудение комара, и все погружены в это с головой. Будто ничего увлекательнее нет на всём белом свете!..

Отстал ты от жизни, говорил он себе. Отшельником живёшь, отгородился от мира, от цивилизации. Стены храма, кисти, баночки с красками — тебе ведь больше ничего не нужно! А мир меняется, люди находят новые интересы, увлечения, только вот в отреставрированные храмы ходят всё реже…

Действительно, последний год в Новом Афоне он почти не выходил из монастыря. Полностью погрузился в работу, кисти и краски не отпускали. Газет не читал, телевизора поблизости не было, да и бог с ним, с телевизором. Что, по большому счёту, можно узнать из него хорошего? Но может, всё же стоило следить за новостями, чтобы быть готовым хотя бы к плохому?

Что могло случиться с племянником? Прошлым летом сестра привозила его в Абхазию. Мальчик школу закончил, собирался поступать в университет. Что-то, связанное с компьютерами, а это сейчас модно и престижно. Нормальный мальчик: весёлый, умненький. Пали — по-цыгански маленький…

— Слышь, дядя, закурить не найдётся?

Нику обернулся: двое, кепки, кожаные куртки, ставшие уже привычными наушники. Такие же ребята, как и многие другие, виденные в поезде и на вокзальной площади. Вот только глаза… Пустые, блёклые, рыбьи какие-то глаза, и взгляд сквозь тебя, мимо, вскользь.

— Не курю, — ответил Нику и понял, что вопрос был лишь предлогом.

Успел оглянуться в сторону милицейского патруля, но тех и след простыл. Пока крутил головой, один из парней оказался правее, почти за спиной. Второй стоял прямо перед ним, глядя в упор. Что ж это такое, а? — ведь белый день на дворе, столица, кругом полно людей?..

И тут же тот, что был напротив, ударил коротко и без замаха, метя в голову. Нику ушёл с линии атаки, слегка провернувшись на стопе, и намертво захватил атакующую руку, повис на ней, прижался. А сзади кинулся второй, широко размахнулся — тускло блеснул металл на кулаке, — но Нику саданул ногой навстречу, сильно и жёстко, точно в коленную чашечку. Противник провалился, сбившись с шага, с невнятным восклицанием нырнул вниз.

А цыган уже проворачивался, тянул того, что был в захвате на себя, — и вниз, нагружая тяжестью собственного тела, — и кнаружи, придавая крутящий момент, — и за себя скользящим движением, — и встретил нелепо распяленное, неуправляемое тело ударом каблука в лицо. Будто конь лягнул копытом — знай цыган!.. Противник кубарем покатился по пыльной мостовой.

Нику оценил поле боя: один сидел на асфальте, баюкая колено. Другой тяжко ворочался, пытаясь понять, где он и что с ним произошло. Получалось это у него плохо. Мимо шли прохожие, старательно делая вид, что ничего необычного на улице не происходит. Светило солнышко: здесь, в Москве, уже не жаркое, но ещё приветливое. Нику оправил видавший виды плащ и влился в поток пешеходов.

Возиться с хулиганами и вступать в объяснения с милицией не было ни желания, ни возможности. И так добирался слишком долго. Фифика в панике, позвала, крикнула рубленым телеграфным стилем: «Ты нужен тчк». Уж он-то свою сестру знает, зря не позвала бы, а он три дня в пути. К счастью, такси удалось поймать почти сразу.

Дверь открылась после третьего звонка, и Нику едва не отпрянул. Сестра изменилась до неузнаваемости. Прошлым летом, когда приезжала с Пали в Афон, была цветущая женщина: жгучая брюнетка с шальными цыганскими глазами и лукавой улыбкой. Теперь на плечах повисла старуха с поседевшими спутанными волосами. Морщины, потухшие глаза, и слёзы, слёзы…

Она плакала и причитала, причитала и плакала. Он ничего не мог разобрать: втащил её в комнату, метнулся по сторонам в поисках воды, не нашёл. На столе стояла только початая бутылка коньяку. Плеснул треть стакана, влил Фифике в рот, хоть и догадался уже, что для женщины это не первая доза. Она подавилась, закашлялась, но, едва продышавшись, вновь заголосила жалобно. Тоскливо и безнадёжно…

Он хлестнул её по щекам. Встряхнул за плечи. Он крикнул:

— Сестра, скажи, что произошло?!

— Помогискир мангэ, пшала морэ! (Брат, помоги мне!) — рыдала она. — Мой мальчик, мой Пали, он в больнице!.. Жизнь моя кончится, если с ним что-нибудь случится!

— Объясни толком, сестра! — допытывался Нику, встряхивая её вновь. — В какой больнице?! Что случилось?..

Наконец, сквозь слёзы и всхлипы проступили очертания произошедшего. С недавних пор Фифика приметила, что Пали стал нелюдимым, замкнутым. Всё больше времени проводит за своим компьютером, слова живого от него не услышишь! Потом рассеянным стал, забывать всё начал и путать. И, наконец, перестал ходить в университет — а ведь как нравилось ему, что он студент!