подумать не мог, что столкнётся с подобной проблемой, и он спросил напрямую:

— И каков прогноз у Пали?

— Сомнительный, — был ответ. — Глубокая кома, мы работаем, конечно…

— Как помочь мальчику, доктор? — спросил тогда цыган.

— Мы делаем всё возможное, — нейтрально ответил врач. — Идут поиски новых направлений, появляются новые препараты.

— Может, нужны деньги?

— Нет, деньги здесь ни при чём… — врач замялся, — вас как зовут?

— Нику.

— А по отчеству?

— У цыган отчество не принято, — усмехнулся тот. — По-цыгански «Нику» — победа людей…

— Ну что ж, — улыбнулся врач, — тогда я — Иван. Да, Иван Иванов. Не очень оригинально, правда? Хотя сейчас Ивановых поди найди… Так вот, Нику, есть одна передовая методика… Но она считается пока экспериментальной.

— Говорите, — сказал Нику.

— В нашем Центре разработана аппаратура. Не буду скрывать, я один из авторов. В двух словах: если поражённый мозг сравнивать с глубоко уснувшим, то можно попробовать его разбудить. Для этого нужен, во-первых, генератор мощного импульса. Это может быть только человек, притом близкий человек. Во-вторых, этот импульс должен иметь форму яркого переживания. Аппарат позволяет ввести пациента, а правильнее будет сказать, реципиента, и человека-генератора, назовём его донором, в единое виртуальное пространство. То есть вы встретитесь там со своим племянником и сможете контактировать. Необходимо хорошенько встряхнуть его. Ввести в стресс, шокировать, называйте, как хотите… Другими словами — разбудить. Важно, чтобы реципиент знал донора и доверял ему. Важно найти такой образ, который отзовётся в душе у реципиента…

— Что нужно от меня? Вы хотите, чтобы я выступил донором?

— Повторяю, метод экспериментальный… — врач подался через стол, — но в виде исключения я могу вам это устроить.

— Я готов, — ответил Нику. — Когда? Иванов во второй раз замялся:

— Желательно прямо сейчас, — и заторопился, — во-первых, каждая упущенная минута делает процедуру менее эффективной. А во-вторых, именно сейчас в Центре находится лучший оператор. Он не из нашего ведомства, приходит только консультировать, но наверняка согласится поучаствовать. Нет, у нас тоже грамотные ребята, но… этот всё же из лучших.

— Я готов, — повторил Нику. — Что нужно делать?

Врач порывисто встал, прошёл к двери:

— Сейчас вас проведут в отдельный отсек, переоденут и перевезут в операционный зал. Перед этим дадут снотворное, сильное, но совершенно безвредное. Туда же, в зал, привезут реципиента. На вас наденут шлемы, мы включим аппаратуру, а дальше… Дальше многое будет зависеть от вас.

— Командуйте, доктор, — встал Нику. — Куда идти?

Всё происходило чётко и деловито. Его провели в санитарный шлюз: раздевалка, душ («Там очень чувствительная аппаратура!»), опять раздевалка, где он надел костюм наподобие тех, которые носили здесь все сотрудники. Девушка с мензуркой прозрачной жидкости: «Выпейте, и постарайтесь расслабиться. Всё будет хорошо». Удобная каталка. Обширный зал и нагромождение аппаратуры он увидел уже сквозь пелену надвигающегося сна…

Но перед тем, как уснуть, вспомнил, как когда-то, приехав в краткий перерыв между своими исканиями к сестре, читал с Пали Горького. «Макар Чудра». Любовь и гордость, честь и воля! Как горели глаза мальчика:

— Дядя Нику, а ты бы смог так?!

— А ты?

— Не знаю…

Нику означает «победа людей»… Над злой виртуальностью… «А ты бы смог так?» Вот теперь и посмот…

Поляна. Огромная, безбрежная — долина, а не поляна! Закат окрасил всё в фантастические цвета: жёлтое небо, лиловые облака, синие тени и яркие-яркие люди у костра… Оранжевое, как апельсин, пламя рвётся вверх, искры золотыми звёздочками тают в вышине. Всхрапывают тёмные лошади у едва различимых кибиток, воздух густеет и льётся в горло, как старое вино, и яркие-яркие цыгане с гитарами…

— Хой, Миркеа! — крикнул кто-то, и он не сразу понял, что обращаются к нему. — Сыр дживэса? (Как живёшь?)

— Мишто! (Хорошо!)

— Йав састо и бахтало, пшалоро! (Будь здоров и счастлив, братишка!)

Так вот как его зовут здесь! Миркеа значит «мир». Он вздохнул полной грудью:

— Бахт тумэнгэ! (Счастья вам!) — прокричал в ответ.

— Йач, амэ ласа тэ кхэлас и тэ багас! (Оставайся, будем петь и плясать!) — кричали вокруг, и он заливался счастливым, звонким, детским каким-то смехом:

— Да! Хорошо! Счастья вам!

И тут грянули гитары! Ах, как они зазвенели! — гитарам вторили люди. Многоголосо, напевно, переливчато! Звуки плыли в густом воздухе волнами — от них, от этих волн становилось жарко, кровь вскипала в жилах и слабели ноги. Песня кружила голову…

Где-то под ложечкой натянулись серебряные струны и вздрагивали в унисон гитарам, и дрожание это отдавалось в сердце, а душа пела: «Ай, нанэ-нанэ, ай нанэ!..» Цыганки! — гривы чёрных волос, алые платки и пёстрые юбки, а из-за платков загадочные жгучие взгляды… Мониста! — перезвон, и тайна, и зов, которому невозможно противиться! А следом мужчины: жилетки, шляпы, сапоги! Усы, гитары, кудри — и песня! — та, что прямо по обнажённым нервам! — с мурашками по вздрагивающей коже! — перебором по тем самым потаённым струнам…

Он попал в мир своих детских грёз, тайных мечтаний, цыганских сказок…

Среди цыганок одна — самая красивая, и дерзкая, и желанная! Мала! Мала — значит «ожерелье». Она струилась в танце, движения гибких рук завораживали. Тонкий стан казался неуловимым и оттого ещё больше желанным — поймать! — стиснуть в ладонях, прижать к себе — моя! Никому не отда-а-ам!

А из группы цыган выступил высокий и стройный. Был он без гитары, в белоснежной рубахе, перехваченной широким поясом. И Миркеа, или Нику, или тот, кем он теперь стал, сразу понял и узнал — Пали! Но толпа вдруг взорвалась криком: «Марко!»

Марко — значит «воинственный», и Миркеа догадался, что вот сейчас, очень скоро должно произойти то, ради чего он явился в этот призрачный мир своей детской мечты.

Миркеа стоял против Марко. Ещё колыхали воздух пёстрые юбки, музыканты рассыпали пригоршни струнных переборов, и ломались синие тени сразу за кругом света, но между этими двумя уже стала незримая стена.

Вдруг пение прекратилось разом, будто повернули выключатель. Цыгане разошлись кругом, образовав пустое пространство, освещённое светом костра. Всё стихло, только шелестели под вечерним ветерком юбки да всхрапывали в сгустившихся сумерках невидимые кони. «Михэй! Михэй!» — пронеслось над толпой, и в пространство выступил высокий сутулый старик с вислыми седыми усами.

Михэй, цыганский боро. Михэй — кто походит на бога…

—