так не бегал. Я не слышал, открыл ли тот, другой, дверь, погнался ли за мной. Сердце стучало и кровь пульсировала так, что это биение заглушало все на свете. Я бежал, что есть сил, просто на пределе. А, может, и за пределами. Сколько я так бежал, не знаю, но, понятное дело, надолго меня не хватило, я стал уставать, замедлился, а потом и вовсе остановился. Сил не осталось совсем. Я прислушался и очень боялся, что услышу, как он за мной гонится, но понял, что вслед никто не бежит. А еще я заметил, что опять слышу привычные ночные звуки. Ветер шелестел листьями, насекомое тренькало в траве, вдали какой-то пьяный орал песню дурным голосом, где-то рядом за забором тявкнула собака, лениво так, не от души, а словно по обязанности, и я понял, что мир опять стал прежним.

Мой попутчик снова замолчал. Он все еще выглядел уставшим, но, несмотря на это, в нем почувствовалась какая-то уверенность, словно, рассказав о том, что с ним случилось, он сбросил с себя невероятно тяготивший его груз.

Потом он вновь заговорил:

— Вот стою я посреди улицы и не знаю, что делать, куда идти. Ночевать где-то надо, не под кустом же мне спать! Можно было бы в гостиницу попробовать, да у меня паспорта с собой не было. Оставалось только одно: вернуться к Вике. Вряд ли она сильно обрадуется моему возвращению — подумал я, но других вариантов-то у меня не было! Думаю, приду, наплету чего-нибудь, вряд ли она меня прогонит — сама же предлагала остаться. Ну, разобрался, где я — спасибо хоть телефон не потерял со всеми этими прыжками и перебежками — и пошел. Вика, как ни странно, довольно спокойно отреагировала, хоть я ее и разбудил, и почти не удивилась. По-моему, она даже обрадовалась, что я к ней вернулся, даже особо не расспрашивала, почему я передумал и решил заночевать у нее, а не там, где остановился. Я кое-как разделся и сразу завалился спать. Знаешь, я так умотался, что только голову на подушку положил, так в сон и провалился.

— Снилось что-нибудь? — поинтересовался я.

— Нет, ничего. Вообще ничего.

— Это хорошо, не хватало тебе еще ночью ужасы смотреть.

— Это верно, — усмехнулся Фёдор. — Мне бабазининого кошмара вполне хватило. Так что мой мозг пожалел меня и решил, что хватит на сегодня с меня страшилок. Наутро Вика разбудила меня, хотела завтраком накормить, да есть совсем не хотелось. Я когда проснулся, не сразу понял, где я, как тут оказался, а когда всё вспомнил, опять не по себе стало. Но уже, конечно, не так сильно, как ночью было. Что тогда невообразимым ужасом казалось, теперь поблекло как-то. Я лежу, вспоминаю всё, что случалось, и понять не могу: что это было? Куда я заглянул? Что я увидел? Для кого это все было и для чего? Как вообще могло это произойти?

Я покачал головой:

— Вряд ли это когда-нибудь узнаешь. И, думаю, лучше тебе никогда никому об этом больше не рассказывать.

— Согласен. Если бы мне кто-то рассказал, что с ним на трезвую голову такое приключилось, я бы точно не поверил. Подумал бы, что к доктору ему надо. Короче, лежу, думаю обо всём этом, а время-то идет. Что бы там со мной ночью не случилось, не оставаться же мне здесь, у Вики, через пару часов поезд, а мне еще к бабе Зине за вещами идти. Я как подумал, что надо туда вернуться, опять холод внутри почувствовал, хоть и не такой сильный, как ночью, но всё же. Дорого бы дал, чтобы больше там не появляться, а что делать? Как бы там ни было, жизнь продолжается. Я встал, оделся и пошел в ванную, чтобы привести себя хоть в какой-то порядок. И не подумал, что где ванная, там и зеркало. А где зеркало, там и я.

Фёдор поежился. Я живо представил то, что должен был почувствовать в тот момент мой попутчик, и мне тоже стало не по себе.

— Вот уж сюрприз, — мрачно пробормотал я.

— Ты понял, да? Я когда свое отражение увидел, меня охватил такой же страх, как тогда. И снова захотелось бежать, тем более что тот, из зеркала, сейчас смотрел мне прямо в глаза. Но одновременно со страхом я почувствовал кое-что другое: злость. Я подумал: мужик я или нет, в конце концов? Я что, всю жизнь теперь буду шарахаться от собственного отражения? Что делать, взял себя в руки, как мог, и стал умываться. Изредка поглядывал в зеркало, не происходит ли там чего неправильного. Это я сейчас так спокойно говорю, а тогда у меня руки чуть не тряслись. Вот есть же такое выражение — «взглянуть в лицо страху». Я как раз тогда тем самым и занимался, причем буквально, потому что у страха было лицо. Мое лицо.

«Да, — подумал я, — не позавидуешь Фёдору. Если бы он увидел что-то страшное или необъяснимое, но не своего двойника, ему было бы проще с этим справиться. А тут он увидел себя, и теперь всякий раз, когда он будет подходить к зеркалу, проходить мимо витрины, бросать взгляд на поверхность, где отражается его лицо, страх будет постоянно напоминать о себе. Жаль парня, нелегко ему придется».

Вслух я этого говорить не стал. Он сейчас и так выбит из колеи, и эти мои мысли спокойствия ему явно не добавят. Он тем временем продолжал:

— Вот тогда я и решил сменить футболку, когда до бабы Зины доберусь. А теперь вот даже и не знаю, когда я еще раз смогу ее надеть.

— Может, лучше выбросить? Зачем тебе лишнее напоминание? — предложил я.

— Не-е-е… — Он отрицательно закачал головой. — Я сначала тоже как в зеркало посмотрел, подумал: сниму и выкину, чтоб не видеть больше. А потом опять та же злость мне сказала, что это будет поражение, понимаешь? Что бы я там в доме ни увидел, бояться своего отражения и футболки — кем я буду после этого?

— А баба Зина? Сможешь ты у нее опять поселиться? Тебе же, наверное, еще не раз в командировку туда ехать придется.

— Даже не спрашивай, я пока об этом стараюсь не думать. Она вроде как и ни при чем, и потом утром у нее я себя вполне нормально чувствовал. Но вот мысль о том, чтобы еще раз там заночевать, пока как-то не особо меня радует. Хорошо, следующая командировка еще не скоро, время есть, а там и это разрулю как-нибудь.