Мы редко пользовались патрульной машиной и редко надевали форму, однако в то утро сделали исключение. Мне пришло в голову придать большей официозности нашему первому визиту на станцию. Когда я сообщил Чаморро о моей блестящей идее, она лишь пожала плечами и ответила:

— Как скажешь.

Многих гвардейцев раздражает зеленый цвет. Форма даже в сопровождении скромного кепи вместо прежней помпезной треуголки лишает возможности спокойно перемещаться по городу и превращает каждый твой шаг в зрелище для зевак Чаморро, впрочем, носила ее часто и с удовольствием. В нашем подразделении она была единственной, кто отличался настоящей гвардейской выправкой и безукоризненным внешним видом. Из нее получился бы прекрасный кадровый офицер, если бы она не провалилась на вступительных экзаменах в три военных академии и с отчаяния не пошла служить в Гражданскую гвардию. Может, оно и к лучшему? Насмотревшись на никчемных выпускников этих академий, я невольно усомнился в критериях, какими там руководствуются при наборе слушателей и оценке их знаний.

К патрульным машинам моя помощница относилась с прохладцей, будучи крайне привередливой в вопросах чистоплотности. Всякий раз, когда мы собирались куда-нибудь ехать, она возмущенно протестовала:

— У меня в печенках сидят эти свиньи! Неужели трудно вытряхнуть за собой пепельницу?

В такие минуты Чаморро поворачивалась ко мне жесткой гранью: она проявляла твердость и не меняла мнения подобно тому, как звезды, о которых она читала по ночам в толстых учебниках астрономии, никогда не меняют орбит. Чтобы в полной мере удовлетворить свою тайную страсть к познанию иных миров, она поступила на заочное отделение университета. Временами я смотрел на эту девочку и удивлялся: как могло произойти, что за какой-то год она стала неотъемлемой частью моего существа? Я не узнавал в себе волка-одиночку, чуждого всяким привязанностям. Но то был я, и приходилось мириться с неизбежностью.

Мы быстро выбрались из города и покатили по шоссе. Езда на патрульной машине доставляет мне едва ли не чувственное наслаждение: завидев нас, водители норовят сбросить скорость до ста двадцати километров в час, притворяясь законопослушными гражданами ровно до тех пор, пока мы не исчезаем из виду. Во избежание аварийной ситуации предел установленной на шоссе скорости равен ста десяти километрам; разумеется, данные ограничения не распространялись на экстремальные случаи. Чаморро старалась придерживаться правил, но всегда находился какой-нибудь лихач, который плевать на них хотел. В тот день в его роли выступил пятидесятилетний мужчина на «Мерседесе», обогнавший нас около Алкалы.[7]

— До чего же хочется врубить сирену и приструнить наглеца! — рассердилась Чаморро.

— Все равно нам его не догнать, если он сам того не пожелает, — скептически заметил я. — И потом, у нас нет ни показаний радара, ни его фотографии. Имей в виду: у владельца «Мерседеса» всегда найдется хороший адвокат — подаст жалобу и в три счета выиграет дело.

— Ну и пусть. Зато мы испортим ему утро.

— Расслабься — за нас постарается его простата.

— Какой же ты, однако, размазня! — Она повернулась ко мне и прибавила: — Иногда!

— Чаморро! — Я выразительно постукал по нашивкам. Меня слабо волновало ее панибратское отношение, когда мы были наедине, но больно ранила та бесцеремонность, с какой она пользовалась моей приязнью и награждала меня эпитетами, никак не вязавшимися с ангельским лицом приходской гитаристки.[8]Пропадала бо́льшая часть ее очарования.

Через полчаса мы добрались до мотеля и прямиком направились к стойке администратора, где, нервно сглатывая слюну, сидел пухлый паренек лет двадцати от роду. Он поднялся нам навстречу и представился с обреченным видом человека, взявшего на себя вину «бостонского душителя»[9]или доктора Менгеля.[10]

— Не волнуйтесь, сеньор Ториха, — попытался успокоить его я. — Мы всего лишь зададим вам пару-тройку вопросов. И очень важно, чтобы вы рассказали нам все без утайки.

— Да, да, — промямлил он.

— Для начала опишите мне женщину.

— Конечно, — он энергично закивал головой, — такую разве забудешь: лет двадцать с хвостиком, очень высокая — за метр восемьдесят, блондинка. Похожа на вас, но еще светлее, — уточнил он, обращаясь к Чаморро.

— Дальше, — грубо оборвала его моя помощница. Когда я однажды осмелился высказать суждение о цвете ее волос, то столкнулся с ледяным молчанием и теперь сочувствовал несчастному администратору, который ни сном ни духом не ведал о наложенном на данную тему табу.

— Ага, — продолжил он. От смущения его лицо окрасилось всеми оттенками багровых тонов, и я испугался, как бы его не хватил апоплексический удар. — Особо запомнились ее глаза — ярко-синие, словно она носила контактные линзы.

— Контактные линзы, вы уверены?

— Да нет. Я упомянул их просто так, для сравнения.

— Понятно, — вмешалась моя помощница. На ваш взгляд, она привлекательна?

— Издали — самая офигенная из тех, кого я видел в жизни, — сознался администратор и тут же устыдился своей откровенности, покраснев еще больше, хотя больше было некуда.

Мы имели готовые для ориентировки данные: блондинка, метр восемьдесят ростом, с синими глазами и привлекательной внешностью.

— А какие-нибудь особые приметы? Не помните? — подтолкнул я его наводящим вопросом.

— Не помню. Честно говоря, ничего не приходит на ум, даже родинки. Она казалась ненастоящей, точно кукла какая. Разве только… не знаю, так ли это важно…

— Что?

— Эта женщина похожа на иностранку. Наверное, она из России, — в общем, откуда-то оттуда, и говорила с сильным акцентом.

Наконец дело обретало реальные очертания, хотя предвещало нам уйму непредвиденных хлопот. Мы все аккуратно записали.

— Значит, говорила с акцентом. А что именно?

— Почти ничего. Они попросили комнату: чистую, уютную. Блондинка заполнила бланк, потом взяла ключ, и все.

— Бланк заполняла она?

— Да, но указала его данные и дала ему подписать.

Мы с Чаморро переглянулись, и моя помощница спросила: