Женя доела апельсин, вытерла рукавом липкий подбородок и сказала:

— Цитрусовые очень полезны для эмбриона. А где сделать анализ ДНК?

— А зачем? — спросили мы хором.

Женя посмотрела на нас со снисходительной жалостью:

— А вы что думаете, я отдам квартиру этим придурочным дядькам?

— Каким дядькам? — продолжали мы валять идиотов.

— Двоюродным братьям. Ребенок имеет право…

Конец фразы потонул в убийственно-красной кремовой розе, которую Женя столовой ложкой соскребла с торта и целиком засунула в рот.

— Углеводы очень полезны для эмбриона, да, Женечка? — с большим сарказмом спросила Наталья, но Женя ее не услышала. Она пыталась проглотить розу, что удавалось ей с трудом. Розы оказалось значительно больше, чем вмещал Женин довольно губастый и зубастый рот. Пока она боролась с розой, возник еще один вопрос.

Денис закурил и закинул ногу на ногу.

— Женечка, — мягко сказал он. — Ты, наверное, не знаешь, а может быть, просто не подумала, да, да, мы знаем, — он сделал предостерегающе-успокаивающий жест рукой, хотя Женя и не думала возражать, — такие переживания, такой стресс, это так по-человечески понятно, ты так переволновалась, что это просто не пришло тебе в голову, но для определения отцовства нужен анализ ДНК не только ребенка. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — сказала Женя, которая во время этого спича успела проглотить розу и целилась на зефирину. Она положила зефирину прямо на белую скатерть, встала, засунула руку в тугой карман джинсов и извлекла оттуда маленький полиэтиленовый пакетик. — Вот! — И торжествующе потрясла пакетиком над головой. — Волосы. Срезала в морге.

Денис поперхнулся дымом. Наталья отшатнулась. Ольга пискнула. Алена ахнула. Гриша инстинктивно закрыл лицо руками. Виктор, который зачем-то остался с нами, хмыкнул. «Ах ты…» — подумал я. Далее — непереводимая игра слов.

— Ну и что! — с вызовом бросила Женя, увидев нашу реакцию. — А может быть, я на память! Должен же ребенок, в конце концов, знать отца на ощупь! Интересы ребенка важнее всего!

И она встала в третью позицию.

— На па-амять! — проблеял Гриша. — На па-амять! Это так трогательно, так волнительно, так прекрасно — взять что-то на память! Нам всем надо обязательно взять что-то на память о нашем дорогом, незабвенном друге!

Все зашевелились. Гриша редко высказывал идеи. А среди тех, что высказывал, редко попадались вразумительные. К тому же он любил, чтобы было «на память». Гриша был сентиментален. Из Прибалтики он тащил куски черепицы, с моря — гальку и булыжники, из Африки приволок какие-то скрюченные кактусы (они потом долго гнили у него на комоде, издавая кошмарный запах, пока Алена их не выбросила), из всех столиц мира, в которые его вывозила Алена, тянул бумажные подставки под пиво и нашлепки на холодильник с видами набивших оскомину достопримечательностей. Гриша был королем общего места. У него так: если Лондон — то непременно Биг-Бен, если Париж — то Нотр-Дам, а если любимый друг — то трубка покойного на память. За неимением трубки Гриша готов был взять грязные носовые платки, спичечные коробки, детские фотографии, чашку с золотыми и красными петухами и прочую дребедень — все равно, лишь бы предмет «хранил тепло руки и души…». Что он еще там плел в подобных случаях?

В общем, на память. Но в данном случае нам понравилось его предложение. Оно отвлекало от главной темы. Хотелось взять тайм-аут, отдохнуть, повертеть в руках никому не нужные безделушки, пообсуждать, кто что возьмет, успокоиться. И тут снова встала Женя.

— На память?! — с глубоким недоумением произнесла она. И дальше как бы в раздумье: — На память… Хм… На память… А кто, собственно, вам разрешил брать тут что-то на память?

Действительно, кто?

— Женечка, — опять мягко начал Денис, но Женя прервала его резким жестом.

— В этой квартире у всех вещей есть хозяин… хозяйка, — сухо сказала Женя, держа спину очень прямо. — И с вашей стороны будет большой бестактностью копаться в чужих вещах без разрешения.

— Во-первых, не чужих, — так же сухо сказал Денис, мгновенно отбрасывая свой обманчиво мягкий тон и вставая на защиту Гриши и нашего права чувствовать себя здесь почти родственниками. — Во-вторых, что значит копаться? Никто не собирается копаться. Мы просто хотим взять какие-то мелочи в память о друге.

Женя оглядела наши напряженные лица и дала задний ход.

— Хорошо, — неохотно сказала она. — Можете взять что-нибудь из… из… — она обвела взглядом комнату, сервант с посудой, платяной шкаф, полочку с безделушками, книжные полки с аккуратно расставленными собраниями сочинений и наконец остановилась на пустой блестящей поверхности письменного стола, — из… из письменного стола. — И, не удержавшись, добавила: — Так уж и быть.

Гриша бросился к столу и рванул на себя верхний ящик. Ящик оказался заперт, но Гриша в остервенении экстаза все дергал и дергал его. Дергал до тех пор, пока замок с громким хрустом не вывалился из гнезда, а ящик не свалился на Гришину ногу. Гриша ойкнул, резко перегнулся пополам, схватился за лодыжку и уставился на ящик. Ящик был пуст. Почти пуст. На застеленном старой пожелтевшей газетой днище лежала тетрадка в темно-зеленом клеенчатом переплете. Судя по ее виду, тетрадку покупали в те времена, когда она еще стоила 44 копейки. Одной рукой продолжая держаться за ногу, Гриша протянул вторую руку и взял тетрадку. На зеленую обложку был наклеен квадратный кусочек клетчатой бумажки, вырезанный из школьной тетрадки по математике. «ДНЕВНИК» — значилось на бумажке. Буквы были выведены идеальным ровнехоньким почерком Нашего друга.

— Дневник? — растерянно пропищал Гриша.

— Дневник? — эхом повторила Ольга.

— Дневник? — хором воскликнули мы.

Сейчас, наверное, самое время вернуться к вопросу, который я задавал себе в самом начале. Почему Он имел на нас такое влияние? Откуда она взялась, Его власть? Эта безграничность власти? Нет, нет. Все-таки я продолжаю настаивать — мой случай совершенно особенный. Повторяю еще раз и буду повторять впредь. Я — сторонний наблюдатель, не больше. Меня попрошу не причислять. В подтверждение своей отдельности скажу, что стены Его квартиры я всегда покидал без оглядки. И жизнь свою за стенами этой квартиры строил без оглядки. Очень личную и очень активную жизнь. В отличие от остальных. Те были у него как на ладони. А я был как на ладони только тогда, когда физически был на виду.

Ну, с Ольгой, положим, понятно. Ольга — курица. Ей лишь бы к кому прилепиться. Главное — печь пирожки, смотреть в рот и делать испуганное лицо при известии о том, что молоко скисло. Когда она разводилась с мужем… Впрочем, начну с другого.

Как они все с Ним познакомились? Ольгин муж, к примеру, учился с Ним в институте. Я видел его пару раз вместе с Ольгой на лестничной клетке, когда сам еще не был допущен в ближний круг. Муж этот имел вполне пристойный вид, и даже странно было, почему его взгляд остановился именно на Ольге. И в ранней молодости, и сейчас она имела одинаково бутылочный вид. Говорят, у женщин бывают ноги бутылочками, а Ольга вся напоминала бутылочку… бутыль. Сверху узкая, в области груди резкое расширение и затем плавное постепенное округлое расширение до самого низа. Лицо у нее нежное, бледное, невыразительное, неопределенное, с застывшим выражением покорной готовности к самому худшему, волосы светлые, постриженные так, что невозможно запомнить, какая у нее прическа. Она даже костюмы носит темно-зеленого и коричневого бутылочного цвета. С будущим мужем лет пятнадцать назад ее познакомила мужнина тетка, спевшаяся в этом вопросе с теткой Ольги. Тетки дружили по дачному вопросу. Их участки находились в одном дачном кооперативе. Знакомство Ольги с будущим мужем было организовано тетками как классическое сватовство. Чай, варенье, жених и невеста с вытянутыми лицами и деревянными спинами. «А наш Мишенька на все руки мастер: и гвоздь прибьет, и машину починит, и обои поклеит», «А наша-то Оленька уж такая кулинарка, такая кулинарка, такая хозяюшка, просто страсть, и аккуратная, и бережливая, вы кушайте, кушайте, это она сама варенье варила»… Мне кажется, они поженились, чтобы отвязаться от теток. Хотя я тоже могу ошибаться. Кстати, тетки крупно поссорились на свадьбе из-за каких-то ложечек и впоследствии не разговаривали друг с другом до конца жизни. Мишенька ушел от Оленьки года через два. Ушел довольно некрасиво. Оказалось, что у него еще до знакомства с Ольгой была женщина в Звенигороде с двумя детьми. Именно из-за детей он на ней и не женился. Боялся себя связать. Но тут покумекал и решил из двух зол выбрать меньшее. Ольга оказалась в черном списке. Наш общий друг, конечно, не мог одобрить такой шаг и высказал Мишеньке все, что о нем думал. Причем публично. Кстати сказать, Мишенька ни в коем случае не был с Ним дружен. Даже накоротке и то не был. Просто заходил пару раз по какой-то надобности и один раз по старой институтской памяти наведался с Ольгой на день рождения.