Через неделю Он позвонил в мою квартиру — чего, кстати, раньше отродясь не бывало — и снова пригласил на субботний чай.

— В той же компании? — спросил я.

Он очень серьезно и пристально посмотрел на меня, будто хотел загипнотизировать. В Его глазах мне почудилась тень осуждения.

— У нас очень сплоченный коллектив, — произнес Он тихим, слегка заунывным голосом, словно старый учитель, читающий давно надоевшую лекцию. — Мы очень уважаем друг друга.

— Ну, раз уважаете, тогда конечно, — пробормотал я.

На субботу у меня были свои планы, но отказаться показалось неудобным. Впрочем, не буду врать — я бы с удовольствием отказался, если бы не дурацкая мысль, что в прошлый раз произвел на этот сплоченный коллектив неправильное впечатление и неплохо бы его исправить. Сам сплоченный коллектив был мне до фени. Но вот произведенное впечатление… Ага, вот в чем дело. Не на монстров поглазеть. Самому не остаться в чужих глазах идиотом с легкой эротикой в башке. Стало быть, гордыня.

Потом я задавался вопросом: если эти ребята были мне настолько безразличны, какая разница, произвел я на них благоприятное впечатление или не очень? Выходит, разница есть. Такого рода глупого тщеславия я раньше за собой не замечал. А может быть, раньше никто не смотрел на меня с тайным осуждением. Сейчас я думаю, что именно этим Он меня и взял. Мне все время хотелось перед Ним оправдаться, отчитаться за прожитую жизнь, доказать, что я не так плох и вообще — значительно лучше, чем предполагается. А Он все время как бы отодвигал меня в сторону и недоверчиво усмехался: ну, посмотрим, посмотрим. А я опять на цыпочки. А Он снова: ну-ну, хм-хм… Так и продолжалось.

Был ли Он хорош собой? Силен? Значителен? Умен? Не знаю. Не припомню, чтобы Он хоть раз высказал какую-то оригинальную мысль или проявил силу характера. Его личность не предполагала столь обычных определений и проявлений. Он был таким, каким был. Высказывал свои суждения безапелляционно, но не более. Более Ему было не нужно. Может, в этом и содержалась Его сила, значительность и ум? В том, чтобы позволять себе безапелляционность? Ведь в случае с Ольгой — том самом, когда Он запретил ей личную жизнь, — Он просто высказал то, что хотел, не считаясь с ее чувствами, планами, надеждами, желаниями. А прозвучало как запрет. И никто не вякнул. Я ни разу не встречал других людей, позволяющих себе запрещать чужую личную жизнь.

Так Он преодолевал груз комплексов. Однако преодолевал не очень успешно. Жизнь, продолжившаяся уже без Него, это доказала.

После похорон случилось сразу несколько вещей. Не знаю, с какой начать — с той, что случилась раньше, или с той, что по значению крупнее? Начну, пожалуй, с самой незначительной и буду двигаться по восходящей.

Когда гости ушли (а интересно, можно ли называть гостями людей, которые пришли на похороны и поминки?), так вот, когда гости разошлись, Женя проявила чудеса хозяйственности, быстренько собрала посуду, отволокла ее на кухню, засунула остатки еды в холодильник, сделала пару фуэте, свернула скатерть и вытряхнула ее с балкона. Вместе с крошками она вытряхнула Гришин передний зуб. У Гриши был зуб на присоске. Иногда, уставая от него, как от тесных ботинок, Гриша тихонько вынимал его изо рта и незаметно клал рядом с собой на стол. Мы всегда с пониманием относились к этой Гришиной особенности. Даже Алена давно перестала пилить его за неприличное в ее понимании разбрасывание зубов и только просила не делать этого в присутственных и публичных местах.

В день похорон зуб особенно утомил Гришу, потому что норовил вывалиться изо рта при каждом всхлипе. Гриша долго крепился, но в конце концов не выдержал, вытащил зуб и примостил на скатерти рядом с поминальной кутьей. А потом отполз в спальню погоревать на свободе. Наверное, эти слова, которые вырвались у меня совершенно случайно — «отполз в спальню», эти выражения, которыми я описываю Гришино действительно искреннее горе, могут показаться циничными, бесчувственными. Но это не так. Нам всем было гадко и — главное — непонятно. Что произошло? Как это могло случиться? Как это так — Его нет? Не может такого быть! Никогда такого не было, а теперь есть? Да это розыгрыш. В это невозможно поверить. Мы все были придавлены. Просто у Гриши есть личная особенность — причитать, как старая бабка, над каждой разбитой чашкой. Так что его причитания, в данном случае вполне уместные, сами по себе уже не представляли никакой ценности. И оттого всем нам было слегка неловко за него. Стыдновато. Все мы вздохнули с облегчением, когда он укрылся в спальне.

Итак, он сидел в спальне, в этот момент Женя и подсуетилась. Она ведь ничего о зубе не знала. Гриша постеснялся ей рассказать. Когда пропажа обнаружилась, Гриша тоненько взвыл, а мы переглянулись. Общее мнение: с этой девицей хлопот не оберешься. Уже были звоночки. Этот — не первый. Я имею в виду первых мужей, детей и ее столь экстравагантное и вместе с тем своевременное появление в нашей жизни.

Гриша бросился во двор искать свой зуб. Ольга побежала за ним. Стоя на балконе, мы наблюдали, как они ползают в палисаднике, роясь в сухой земле, перебирая щепочки и заглядывая в пустые пивные бутылки. Наконец Гриша треснулся башкой о железное ограждение, и поиски безуспешно завершились. Гриша вернулся в квартиру, улыбаясь нам застенчивой щербатой улыбкой. Увидев его, Алена сплюнула и ушла курить на кухню.

Событие второе: мы познакомились с Жениным папой. Не знаю, зачем она его притащила. Выяснилось, что с покойным он знаком не был. Однако папа пригодился для заполнения брешей. Народу пришло на удивление мало. Бабушки из соседних подъездов, два двоюродных брата с женами, ну, мы, разумеется… Ожидать паломничества тут, конечно, не приходилось. Не тот был человек. Круг друзей налицо, а круга общения у Него не было. Но вот что странно: не было ни одного человека с работы. Ни одного! Почему?!! Нет, так не бывает. Я понимаю, близких связей Он там не завел. Но все же… Такой известный ученый. Пользовался огромным авторитетом среди коллег. Написал чертову прорву научных трудов. Защитился. Может, не один раз. Сделал массу открытий. К сорока годам наплодил аспирантов. Нарисовал не один десяток очень важных формул. И — ни-ко-го. Ни последователей, ни соратников, ни учеников, ни почитателей таланта. Странно. Может, до кафедры еще не дошло печальное известие? Может, мы в агонии последних двух дней, понадеявшись друг на друга, просто забыли им сообщить?

Между тем наши девушки в ожидании большого наплыва посетителей наготовили гору еды и притащили от соседей дополнительную посуду. Тут-то папа и оказал нам свою неоценимую помощь.

Этот папа оказался румяным дородным господином при бабочке. Он обильно плакал, утираясь носовым платком в крупную клетку, делал губами дрожание и производил звук типа «тпрррр». На кладбище он широким изящным жестом положил на гроб пунцовую розу, глубоко вдохнул и запел приятным лирическим баритоном. Мы переглянулись. Не успели мы переварить балет, а тут опера на подходе. Между тем папа пел задумчивую песню о том, что «если друг оказался вдруг», это очень хорошо и надо обязательно устроить ему проверочные тесты с целью выяснения: настоящий это друг или так себе, самозваный гражданин с примесью фальшивого золота. В процессе пения папа привлек к себе Женю, по-отечески прижал к груди и нежно поглаживал рукой по голове, как бы сокрушаясь о ее несчастной судьбе. Выходило, что Женя в этой истории — пострадавшая сторона и что друг так-таки оказался самозванцем, предал ее в самый неподходящий момент: оставил с чужим ребенком на руках в сумеречном настоящем и со своим на подходе в проекции далеко не светлого будущего. Женя прижималась румяной щекой к обширному папиному животу, обтянутому по периметру жилеткой в красную и зеленую клетку, и стреляла по сторонам острым глазом. Закончив пение, папа громко высморкался и предложил немедленно ехать домой, чтобы «как следует покушать за упокой».