И вот в этом почти обезличенном, холодноватом и постороннем формате отношений Наш друг собирает у себя дома весь подотчетный ему коллектив кроликов и делает Мишеньке выволочку. Мишеньке, натурально, не нравится, что кто-то столь грубо вмешивается в его и без того разболтанную, раздолбанную и запутанную личную жизнь. Действительно, какого черта! Примерно в таких, только гораздо более радикальных, выражениях Мишенька и высказывается. «Да пошел ты! Указывать мне тут, козел придурочный!» — сказал Мишенька, но ушел почему-то сам, причем громко хлопнув дверью. С тех пор мы его не видели. Зато Ольга осталась с нами навсегда. Она была благодарна Ему за то, что Он единственный, кто поддержал ее в этой истории, не догадываясь, что Его поддержка имела в основе своей не благородство характера, а холодную арифметическую соразмерность и логичность натуры. Просто так, как поступил Мишенька, было неправильно, следовательно, все, связанное с Ольгой и ее несчастной судьбой, было, наоборот, правильно. Вот и весь фокус. Ольгина благодарность не знала границ. Она обволакивала всех нас душным ватным коконом заботы, и укрыться от нее не представлялось никакой возможности. Да Он и не пытался. Мы тоже. Какой смысл?

Любопытно же другое. Ольге ни разу не пришла в голову мысль, что именно из-за Нашего друга, из-за того, что он так резво бросился на ее защиту, практически рухнула вся ее дальнейшая жизнь. Не прими Он сторону Ольги, не была бы она так Ему благодарна, а не была бы благодарна, не попала бы в зависимость, не дала бы право вершить свою судьбу и имела бы сейчас нормальную семью или по крайней мере здорового мужика для интимных надобностей. В общем, на мой взгляд, тут не за что было говорить спасибо. Счастье, что Ольга столько лет этого не понимала.

Совершенно другая история связывала Его с Гришей и Аленой. Я долго не догадывался, а потом узнал от Натальи (она специально увязалась за мной, когда во время одного из наших субботних сборищ я отлучился к себе в квартиру за сигаретами, это было в самом начале моего внедрения в компанию, и Наталья боялась, что я — не дай Бог! — не узнаю кое-чего вкусненького, остренького, поэтому и побежала за мной якобы захватить сахар, а на самом деле нашептать кое-что на ушко). Так вот, от Натальи я узнал, что Алена довольно долго была девушкой Нашего друга. Где Он с ней познакомился — тайна. Об этом никто не знал и так никогда и не узнал. А вот что с Аленой делать, не знал сам Наш друг. Жениться Он не собирался, а что еще с девушками делают, не догадывался. Нет, ну, догадывался, конечно, просто ничего не мог себе позволить из высокоморальных соображений. С Аленой нельзя было просто так. С Аленой надо было всерьез. И вот что Он придумал. Он подарил Алену Грише. Не подарил даже. Всучил. Передал в приказном порядке. Провел по реестру списанных вещей. Гриша — я уже говорил об этом — со школы волочился за Ним по пятам, в рот смотрел, портфель таскал, за хлебом бегал, служил как мог верой и правдой. У Гриши такая натура — он служил бы кому угодно, совершенно искренне, не требуя за свою службу ни дивидендов, ни привилегий, ни благодарностей, но никого другого подходящего поблизости не оказалось. Наш друг с эдаким вот Гришей и без того казался себе суперменом (на поверхностный взгляд), а тут еще выпала возможность почувствовать себя благодетелем, крестным отцом чужого счастья. Как не воспользоваться случаем? К тому же Он скорее всего действительно считал, что поступает благородно. И по отношению к Грише, и по отношению к Алене.

Гриша принял Алену как милость падшему.

Как это произошло? Да очень просто. Была какая-то вечеринка в институте. Обычно Он вечеринки не жаловал, а тут пошел и Алену с собой прихватил. На вечеринке подвел ее к Грише. Гриша заранее был научен тому, что следовало делать, а тут еще Аленина залихватская красота — черное на белом, алое на белом, синее между черными гусеницами ресниц, модельная стать, хрупкость тонкого лица. В ее красоте было — да и сейчас есть — что-то надменное. Как будто она одним выражением лица останавливала всякого, кто — весь нараспашку — радостно кидался к ней. «Стоп! Красный свет! Ни с места!» — молча говорила она. И ты на полном скаку спотыкался об этот барьер. Она и Гришу так же остановила, коротко взглянув на него своими ледяными глазами. Ну, он и обалдел. Робко, шепотом пригласил на танец. Когда танец закончился, предложил проводить домой. Алена оглянулась — а где же ее кавалер? Кавалера не было. Алена пошла за Гришей, озираясь по сторонам. Всю дорогу до дома молчала, а у подъезда сказала: «Зайди, чего уж там». Она уже поняла, что кавалер не вернется.

Рядом с Аленой Гриша смотрелся странно. Дробненький, сутулый, с ранней плешью, опущенными плечами, печальным висячим носом и лицом, сообщающим миру извиняющееся выражение — он извинялся за всех вместе, за каждого в отдельности и в особенности за самого себя. «Вот живу я тут на планете Земля — извините, Христа ради, если можете». На неподготовленного зрителя он производил впечатление немного придурковатое, и присутствие рядом с ним победительной Алены на того же зрителя действовало как электрический разряд под водой. Но это так, необязательное отступление, мало ли кто кому не подходит, мало ли кто с кем рядом присутствует, кого мы никогда не посадили бы за одну парту. Живут же люди вместе, не разбегаются, значит, нормально им, и нечего нам приглядываться и прислушиваться к биению чужой жизни.

Я хорошо представляю себе, как Алена с Гришей ложатся вместе в постель. Ну просто ложатся, и все. Алена не глядит на Гришу. А чего на него глядеть-то? Нагляделась уж. Она раздевается спокойно, равнодушно и так же спокойно и равнодушно залезает под одеяло. Гриша, напротив, слегка суетится. Ему хочется, чтобы Алена обратила на него внимание. Ему каждый день этого хочется, наверное, оттого, что желаемого он никогда не получает. Гриша возбужден, он поскуливает и подрагивает всеми членами тела. В таком состоянии он тоже залезает под одеяло и начинает рассказывать Алене, что сегодня случилось у него на работе. Он ждет реакции. Реакция Алены: она машет рукой, мол, отстань, помолчи хоть секунду, дай книжку почитать. И раскрывает детективчик в бумажной обложке. Потом она гасит свет и… И что? Гриша осторожно трогает ее пальчиком за плечо? Тычется в шею мокрым ртом? Наваливается сверху? Бррр! Не могу себе этого представить! Не могу даже представить, что мог бы это представить!

Меня на самом деле занимал другой вопрос: не почему Алена осталась при Грише, а зачем ходила все эти годы на наши вечеринки, продолжала поддерживать с Ним отношения, дружила, выполняла требования строгого соответствия Его личным неукоснительным стандартам? Ведь по одной ее прямой упрямой спине, похожей на древко стрелы с острием маленькой пронзительно-гордой головки с гладко зачесанными черными волосами, видно было, что никаким Его требованиям она на самом деле не соответствует, что соответствует она только своему внутреннему устройству и ничему больше. Так что же? Что же? Я думаю, она Его любила. Вот так просто — любила и все. Еще я думаю, что ее любовь имела очень яркий окрас реваншизма. Она хотела Его вернуть. На год, на день, на час, на минутку, на сколько угодно — лишь бы вернуть. Не получилось. Я уверен… Нет, разумеется, ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов, особенно если речь идет о таких тонких материях, и все же: не было у нее с Ним ничего за эти годы ни разу, голову даю на отсечение. Иначе она давно перестала бы таскаться за Гришей и — фьють! — только мы ее и видели на унылой кухоньке окнами на север в старом фартуке Его мамаши, готовящей суп с фрикадельками в побитой эмалированной кастрюле к воскресному обеду. Алена и фрикадельки! Ха! Только за главный приз, который она так и не получила и к которому стремилась почти двадцать лет. Но вот что мне непонятно. Вот что скребло меня все эти годы. Мне представлялось, что Алена не из тех женщин, которые опускаются до того, чтобы возвращать себе кого-либо. Она представлялась мне женщиной, которую саму приходится возвращать. Видимо, я ошибался. И почему-то мне было это очень неприятно.