Кстати, у них с Гришей был ребенок — несуразное существо лет пятнадцати, по всем статям и статьям Гришина кровь. Иногда, когда они приводили его на наши посиделки, я ловил странный и отстраненный долгий взгляд, каким смотрела на своего сына Алена. Как будто не смотрела, а рассматривала, как рассматривают чужестранного диковинного зверя.

Итак, Ольга досталась Ему от малознакомого Мишеньки, Гриша — из школы, Алена — неизвестно откуда. Наталья с Денисом следовали за Ним от дверей института. В институтах почему-то обязательно случаются некрасивые истории. Наверное, потому, что в умах и телах двадцатилетних существует некая жизненная неустойчивость. Их легко можно качнуть в любую сторону. Так и получается: то кто-то кого-то изнасилует под Новый год в общаге, то передерет статью из научного журнала и выдаст за свою, то «настучит» на лучшего друга. Наталья с Денисом на первом курсе «стучали» по комсомольской линии, на втором — по кагэбэшной, на третьем были премированы за плодотворный «стук» студенческой стажировкой в капстране и были зачислены кандидатами в члены партии, а на четвертом советская власть кончилась и плавно превратилась в антисоветскую: ведь поступали они в 82-м, при Брежневе, а заканчивали в 87-м, при Горбачеве. Вернее, не кончилась еще советская власть, но ее излет сильно попортил Наталье с Денисом кровь и чуть было не изгадил судьбу. Их всегда ненавидели, а наступившая свобода принесла в том числе и свободу выражения ненависти. В институте им устроили показательный бойкот и, подловив на чем-то мелком (вроде бы как раз на чужой статье, якобы написанной в соавторстве друг с другом, а на самом деле оказавшейся подредактированным и слегка переделанным сочинением американского аспиранта), попытались исключить из института. Тут рядом с ними нарисовался Наш друг и взял их под свое крыло. Вокруг Натальи с Денисом побурлило-побурлило и отхлынуло. Я думаю, их и без Нашего друга оставили бы в покое. Оказалось, что не такой уж чужой была та американская статья. Когда разобрались, выяснили, что Наталья с Денисом не только работали над той же темой, что и американский аспирант, но получили примерно такие же результаты. Дело не в этом. Дело в том, что Наш друг был единственным — единственным! — кто поддержал их до всеобщей публичной амнистии. Он просто с ними разговаривал. Так, как будто ничего не случилось. Наперекор всем.

Опять же: благородство натуры? Или провокация на будущую преданность?

Наталья с Денисом были преданы Ему совсем не так, как Ольга и Гриша. Это была спокойная, сознательная, слегка снисходительная преданность неглупых, вполне состоявшихся людей. У них был свой, довольно широкий, сторонний круг общения. Они часто рассказывали о коллегах, Натальиных подружках, с которыми она бегала по магазинам и сидела в кафе, приятелях Дениса, с которыми он катался на лыжах и раз в месяц играл в карты. Вернее, пытались рассказывать. Сорвавшись на рассказ или случайное упоминание, они замечали Его неудовольствие и, едва заметно усмехнувшись, замолкали. Хочется написать: Наталья с Денисом очень хорошие люди, умеющие испытывать благодарность. Но не напишу. Наталья с Денисом не были очень хорошими людьми, умеющими испытывать благодарность. В их преданности — да можно ли назвать их отношение преданностью? скорее, чувством долга, они всегда умели отдавать долги, — так вот, в их отношении к Нашему другу не было открытости, как не было открытости ни к кому и ни к чему другому. Я не назову их замкнутыми, или скрытными, или людьми с задней мыслью. Нет. Просто их сердца были похожи на двери, закрытые на цепочку. Поговорить можно, а войти — не войдешь.

Наталья с Денисом всегда были парой. На первом курсе, когда их поток услали на картошку, они увидели друг друга на картофельном поле, взялись за руки и пошли по грядкам в даль светлую. С тех пор они не расставались и, как все люди, проживающие однородную жизнь, в которой нет связи времен, а лишь одно-единственное длящееся время — с одним мужчиной, с одной женщиной, в одной квартире, в одних рамках, с одними, раз и навсегда устоявшимися привычками, — как будто законсервировались. К своим сорока они совершенно сохранили вид чистеньких выпускников престижного колледжа. Денис даже не полысел. Наталья даже не растолстела. Впрочем, детей у них не было. И я догадываюсь почему. Они были стерильны. (Шутка, конечно, но… А вдруг?) Немного старосветские — он ей ручку целовал, она его в макушку, только что не на вы, — старосветские и стерильные. Но оттого и внутренне разнузданные. Развращенные, что ли. Им было интересно. Что? Видимо, то, чего сами они в своем застоявшемся стерилизованном браке были лишены. Им было интересно находить в мякоти чужой жизни неподатливые косточки и, упорно работая белоснежными крепкими зубами, разгрызать их, добираясь до терпкой сердцевины. Мне кажется, есть люди, отмеченные добропорядочной бытовой сальностью. Вот наши Денис с Натальей были из таких.

И опять же: я очень хорошо представляю, как вечером на кухне они светским тоном обсасывают каждое наше слово или жест. Жеманно отставив в сторону мизинчики и пожимая плечиками, они степенно пьют чай, моют посуду, принимают обязательный вечерний душ, сбрызгивают дезодорантом интимные места, раздеваются в своей супружеской спальне и, аккуратно вешая одежду на плечики, складывая уголок к уголку белье, проводя гребенкой по волосам сто раз в каждом направлении, разворачивая идеально сложенные душистые ночную рубашку и пижаму, изредка роняют равнодушные короткие фразы, используя выражения, которые я, человек, профессионально употребляющий крепкие напитки и не менее крепкие слова, постеснялся бы взять в свой арсенал. Обсуждают прошедший вечер. Кто сколько съел да сколько выпил, сколько глупостей сказал Гриша и как смешна Ольга в своей вечной роли домашней курицы. Каждая фраза может убить наповал любого из нас, но Наталья с Денисом ничего дурного не имеют в виду. Они всем нам желают всего наилучшего.

Они совершенно искренне доброжелательны. Просто они такие. Потом они укладываются в чистенькую постель с хрустящими простынями и взбитыми подушечками, желают друг другу доброй ночи, целуются на сон грядущий в губки и засыпают каждый на своей стороне кровати абсолютно довольные друг другом, нами и всем миром. И я не удивлюсь, если увижу, как они, согнувшись пополам и отставив изящные задницы, подглядывают за нами в замочные скважины и понимающе перемигиваются.

Это наша компания.

О себе не говорю. В стороне я, в стороне, ясно?

В такой компании никто никогда не знает, о чем думает другой, чего он хочет, что любит, как проводит время на стороне. Мы почти не перезванивались. Столько лет были вместе и — не перезванивались. Просто так. Поболтать. Не встречались вне Его дома. У нас не было общих дел. Нам не о чем было говорить друг с другом. Ей-богу, странно даже себе представить, что я звоню Грише и рассказываю ему, предположим, о своих дамочках. Или советуюсь с Денисом по поводу неприятностей на работе. Или вот, к примеру, Ольга с Натальей… Чур меня, чур! Это даже какое-то надругательство над природой и здравым смыслом — пытаться представить, как Ольга с Натальей самозабвенно щебечут, имея в запасе неограниченное количество общих женских тем. Общим у них был только пол. Да и этот пол был общим по чисто формальным признакам. У кролика и кобры тоже может быть общий пол. Но интересы у них почему-то отнюдь не общие.