Росомаха вырвался из рук Алексея, кинулся к двери и истово застучал:

— Откройте, откройте! Убивают!!!

Кажется, он сошел с ума.

Последующие дни были похожи, словно капельки, выпадающие из пипетки. В 9.30 Алексея вызывали на допрос. Нагловатый и не очень умный следователь выставлял сигареты открытым местом в сторону Алексея и многозначительно поглядывал на него: мол, расколись — и кури на здоровье! Сам, видимо, не курил. Пачка все так же заполненная появлялась на столе изо дня в день. И хотя курить была зверская охота, Алексей ни разу сигареты не попросил. Незачем поощрять иезуитство!

— Вы каждый день задаете одни и те же вопросы. И получаете одни и те же ответы… Я не понимаю, какая у вас цель? Ждете, что я проговорюсь, выдам себя неосторожным словом… Даже не думайте! И не надейтесь. Я говорю правду, поэтому — не ошибусь и не поскользнусь… Я просил вас вызвать свидетелей. Их там, в «Черевичках», была уйма. И девушку эту, ее Влада зовут, тоже, наверное, найти не сложно.

Следователь смотрел на Алексея с печальной иронией. Выговориться Бравину не мешал: авось проболтается. Ему в тактическую обязанность вменялось заловить Бравина на оговорке. Найти формальный повод продлить срок следствия. Картина для следствия была яснее ясного: то, что драку зачинили Череванченко, — знал еще дознаватель. В первые часы следствия. Но, увы! Этих хохлов трогать категорически запретил шеф.

Без пятнадцати час следователь вызывал конвой и отправил Алексея в камеру: перерыв для приема пищи. И другого Алексея — Буракова — ежедневно дергали на допросы. Однако там все было иначе. Следак был опытный, «нотный». Подкатывался с разных сторон: и прессовали Буру, и лаской морили, но, кроме «не знаю», «понятия не имею», ничего не добились. Грозил загнать в «пресс-хату» — к продажным уголовникам, которые «наденут юбку» на смотрящего; и бубновые заезды делал, на счет условно-досрочного освобождения… Все перепробовал, но пробить Буракова так и не удалось. Вот уже месяц выдаивал его на откровения, но и капли не выдоил.

Уже вечером, когда в нормальных семьях отрывали листок календаря, два Алексея, с возможным удобством устроившись на жестких нарах, вполголоса обсуждали перипетии прошедшего дня. Вернее, обсуждали только проблемы Бравина. О своем деле Бура не говорил. А Алексей, наслышанный о камерной этике, лишних вопросов не задавал.

— По всему видно, выгонять тебя будут. Не за что им ухватиться, Леха. Крайняк, вызовут этих махновцев — хохлов, предложат разбежаться жопа об жопу. Кругом — бегом… Им же на суд надо свидетелей выдергивать. А подстава, какая бы хитрая ни была — проколется. Любой маляр — это адвокат, значит — тебя отбелит. Так что, не шугайся. Выскочишь ты. Вчистую… Давай-ка, Леха, помолимся Морфею. Завтра мой крестничек опять мучить молчанкой будет. Я его расписание уже хорошо знаю. Так что, до завтрева. — Закинув руку за голову, заснул. Сопел мирно.

Но неспокоен был его сон. Новость узнал Бура. Следак сегодня был угрюмей обычного. Задумчиво поглядывал в зарешеченное окно. А что там высматривать? Забор в двух метрах, да колючка поверху — вот и весь горизонт. И ничего больше нет.

— Наверное, Бураков, это наша последняя… беседа.

Бура поднял на него смешливый взгляд:

— Что, нашли убийцу?

— Нет, не нашли. — Следователь бездумно теребил папку с делом, вздыхал. Наконец решился. Склонив голову к Буракову, жестко, как на камне ножом вырезал, сказал:

— Пока мы с вами здесь бесполезно время проводили, ваши «приятели» провели свое расследование. И выяснили, что главный виновник смерти Рогова — вы… А сегодня я случайно узнал, что в этот изолятор загнали троих уголовников. Думаю, вы догадаетесь, с какой целью.

Обычно в общении со следователем Бура избирал сочувствующе-ироничный взгляд. Смешинки не покидали его, пораженных коньюктивитом глаз. И сейчас эта маска застыла на лице Буракова. Но смешинки съехали. Посерели глаза. Понял Бураков, что пришел его час. А когда его вели с допроса — по случайности, либо по умыслу, — из камеры вывели троих. Они стояли, опершись о стенку и из-под руки глядели на Буракова. Обменялись с Бурой равнодушными взглядами. Преувеличенно равнодушными. Бураков, не меняя шага, прошел мимо палачей. Вершители его смерти застыли, опершись о стенку, словно намереваясь ее обрушить. А надзиратели настороженно проводили взглядом скорбную процессию.

Узнал Бура одного из тех, стену подпиравших. Это был Генка Пятак. Давний кореш Серого и большой мастер. Рукодельничать мастер… По мокрому рукодельничать.

* * *

На десятый день следствия в ОВД нагрянул с проверкой генерал-майор Череванченко. Начальник отдела забежал к следователю Алексея:

— Юра, срочно бери дело… этого… который в «Черевичках» набедокурил, и ко мне. Давай, в темпе.

Генерал сидел за столом полковника и, покусывая ручку, перелистывал папки с делами.

— А вот тоже интересное дело… Пока не завершено, но уже к финалу подходим. Виновный, как говорится, понесет заслуженную кару.

Что-то в тоне полковника настораживало: то ли сиропность интонаций, то ли особая предупредительность. Генерал принял папку:

— Так… Бравин… так… Череванченко? — Он поднял глаза на полковника.

— Так точно: те самые братья Череванченко! Мы этого бандита…

— Погодите, какие те самые? — стал догадываться генерал.

— Ну… они сказали… что…

— Договаривайте, — генерал багровел, наливался яростью.

— … что ваши, товарищ гене…лар, генерал… племянники.

Генерал побагровел, как от приступа астмы. Хлопнул папкой по столу:

— А ну, берите этих подонков за яйца, хочу посмотреть на неожиданную родню! Я их лично на прожарку посажу!

— Они еще, товарищ гере… генерал… говорили, что и к мэру имеют родство, — лепетал полковник.

— Да хоть к Ельцину! Я, мать их за ногу!..

С этого дня следствие покатилось в другом направлении. Алексея в эти дни не вызывали. Раскручивали Череванченков.

* * *

А Влада со дня на день ждала прекрасного рыцаря. Верила, что найдет он ее, хоть и расстались они странно. Его в операционную увезли, а она часа два прождала в холле. И, только увидев, что принявший Алексея врач уже не в халате, а в плаще выходит из здания, догнала его:

— Скажите, доктор, как там… Алексей?

Доктор охотно остановился и, втянув живот, приосанился:

— Какой Алексей?

— Ну высокий… Вы его на операцию повезли. Рана у него на спине.

— Ах, этот! С проникающим… — с досадой вспомнил хирург. С досадой, потому что понял, как невысоки его шансы в конкуренции с недавним пациентом. Даже он, мужчина, не мог не отметить, как совершенна была мужская красота лица и тела того раненого. Выглядывающие из-под масок глазки медсестер прямо излучали восхищение. — Так прооперировали мы его… Простая была операция. Повезло ему: жизненно-важные органы не задеты… В общем, милая девушка, будет жить.