– Нет, если ты намерен сделать из этого связныйрассказ, – резко сказал я. Я проверял его реакцию. Я ему не надоел. Онхотел продолжать разговор.

– Связный рассказ? Арман, я просто запишу все, что выскажете. – В его голосе звучало неподдельное любопытство.

– Честно?

Я окинул его игривым взглядом. Сделать такое?! Он улыбнулся,встряхнул платье и аккуратно бросил его в середину кучи другой старой одежды.

– Я не изменю ни единого слова, – сказал он. –«Побудь со мной, откройся мне, моей отдайся страсти». – И опять улыбнулся.

Внезапно он направился ко мне почти в такой же агрессивнойманере, в какой я раньше собирался приблизиться к нему. Он просунул руки мнепод волосы и потрогал мое лицо, потом собрал мои волосы, уткнулся лицом в кудрии рассмеялся. Он поцеловал меня в щеку.

– Волосы у тебя сотканы словно из янтаря, если янтарьрасплавить на свече и растянуть на длинные тонкие воздушные нити, чтобы онизастыли в таком положении и превратились в эти сияющие локоны. Тыочаровательный, как мальчик, и красивый, как девушка. Жаль, что я не могу хотябы мельком увидеть, каким ты был у него, у Мариуса, в старинном бархате.Хотелось бы мне хоть на секунду увидеть тебя – в чулках, в подпоясанномкамзоле, расшитом рубинами. Посмотри на себя, ледяное дитя. Моя любовь тебядаже не трогает.

Неправда.

У него были горячие губы, под ними чувствовались клыки, яощутил, как внезапно настойчиво напряглись его пальцы, снова сжавшие мой череп.От этого у меня по спине побежали мурашки, все тело напряглось и вздрогнуло, яне мог и предвидеть, что мне будет так приятно. Я отверг эту одинокуюинтимность, до такой степени, чтобы направить ее в другое русло или жесовершенно от нее избавиться. Скорее я умру или уйду в темноту, без затей,одинокий, с заурядными слезами на глазах.

По выражению его глаз я решил, что он умеет любить, ничегоне отдавая. Никакой не знаток, обычный вампир.

– Я из-за тебя голоден, – прошептал я. – Мне нуженне ты, а тот обреченный, кто до сих пор жив. Я хочу поохотиться. Прекрати. Чтоты меня трогаешь? С чего это ты такой ласковый?

– Перед тобой никто не устоит, – сказал он.

– А как же! Кто откажется попользоваться маленьким пикантнымгреховодником? Кому не хочется получить веселого ловкого мальчика? Дети вкуснееженщин, а девушки слишком похожи на женщин. Но мальчики... Они не похожи намужчин, да?

– Не издевайся надо мной. Я имел в виду, что просто хотелприкоснуться к тебе, почувствовать, какой ты гибкий, вечно молодой.

– Это я, что ли, вечно молодой? – сказал я. – Чушьты говоришь для такого красавчика. Я пошел. Я голоден. А когда я закончу, когдасогреюсь и наемся, я приду, поговорю с тобой и расскажу все, что хочешь.

Я отступил от него, однако вздрогнул, когда он отпустил моиволосы. Я посмотрел в пустое белое окно, слишком высокое, чтобы увидетьдеревья.

– Они здесь ничего зеленого не видели, а на улице весна,южная весна. Ею пахнет даже через стены. Я хочу хотя бы минуту посмотреть нацветы. Убить, выпить кровь и посмотреть на цветы.

– Так не пойдет. Я хочу написать книгу, – сказалон. – Прямо сейчас я хочу, чтобы ты пошел со мной. Я здесь целую вечностьсидеть не буду.

– Чепуха, конечно будешь. Думаешь, я кукла, да? Ты думаешь,что я привлекательный, что я отлит из воска, и ты будешь сидеть здесь столькоже, сколько и я?

– А ты довольно вредный, Арман. Выглядишь как ангел, аразговариваешь как заурядный головорез.

– Какое высокомерие! Я-то думал, ты меня хочешь.

– Только на определенных условиях.

– Врешь, Дэвид Тальбот, – сказал я.

Я направился мимо него к лестнице. В темноте пели цикады –они часто поют в Новом Орлеане всю ночь напролет.

Через девятигранные окна на лестнице я заметил цветущиевесенние деревья, обвивший крыльцо плющ.

Он шел за мной. Мы спускались ниже и ниже, ступенька заступенькой, как обыкновенные люди, дошли до первого этажа и, миновав искрящиесястеклянные двери, оказались на широкой освещенной Наполеон-авеню, в центрекоторой, подальше, располагался влажный, душистый зеленый парк, парк, полныйаккуратно высаженных цветов и старых шишковатых и смиренно склоненных деревьев.

Вся эта картина шевелилась на слабом речном ветру, в воздухевисел, не опускаясь над самой рекой, мокрый туман, а на землю падали, кружась ввоздухе, как губительный пепел, крошечные зеленые листья. Мягкая-мягкая южнаявесна. Даже небо вот-вот, казалось, разродится весной – снижаясь, краснея ототраженного света, всеми порами источая туман.

Из садов справа и слева накатывал резкий аромат, исходящийот фиолетовых цветов, разросшихся, как сорняки, но с бесконечно сладким запахоми диких ирисов, прорезающих черную грязь, как клинки, с чудовищно большимилепестками, бьющимися о старые стены и бетонные ступеньки, и, как всегда, отроз, роз старух и юных женщин, роз слишком цельных для тропической ночи, роз,покрытых ядом.

Здесь, по центральной полоске травы, проехала машина. Яузнал ее, она оставила свой след среди буйной глубокой зелени, по которой я шелнавстречу трущобам, навстречу реке, навстречу смерти, навстречу крови. Онследовал за мной. Я мог бы закрыть глаза на ходу и не сбиться с пути и видетьмашины.

– Давай-давай, иди за мной, – сказал я не в качествеприглашения, но в качестве комментария к его действиям.

За несколько секунд – несколько кварталов. Он не отставал.Очень сильный. В его жилах, можно не сомневаться, течет кровь всегокоролевского двора. В создании самого смертоносного из монстров на Лестатаможно положиться, после стольких-то первоначальных соблазнительных ошибок:Николя, Луи, Клодия – ни один из них был не в состоянии о себе позаботиться,двое погибли, один остался, наверное слабейший из всех вампиров, но он тем неменее бродит по огромному миру.

Я обернулся. Меня поразило его напряженное гладкое лицо. Онвыглядел так, словно его покрыли лаком, навощили, отполировали, и мне опятьпришли на память специи, ядра засахаренных орехов, восхитительные запахи,сладкий шоколад и густой темный жженый сахар, и неожиданно мне показалось, чтонеплохо было бы его схватить.

Но он не заменит мне гнусного, дешевого, спелого изловонного смертного. И что же я сделал? Показал ему:

– Вон там.

Он взглянул в этом направлении. Он увидел осевшие очертаниястарых зданий. За каждой облезлой стеной, под каждым потрескавшимся потолком,среди крошечных узких лестниц прятались, спали, обедали, бродили смертные.