Он повернулся с коварной улыбкой и смерил меня взглядом.

– Твой вид меня пугает, – сказал я. – Неужели я понебрежности разоблачил в себе чудовище? Знаешь, моя блаженная смертная Сибил,когда она не играет сонату Бетховена, известную как «Аппассионата», все времясмотрит, как я охочусь. А теперь ты хочешь, чтобы я рассказал тебе своюисторию?

Я бросил последний взгляд на труп с обвисшим плечом. Наподоконнике над ним стояла синяя стеклянная бутылка, а в ней – оранжевыйцветок. Ну не проклятие ли это?

– Да, очень хочу, – сказал Дэвид. – Пойдем,вернемся вместе. Я просил тебя не вырывать его волосы только по одной причине.

– Да? – спросил я. Я посмотрел на него. С довольно-такиискренним любопытством. – И по какой же причине? Я всего-то собиралсявырвать его волосы и выбросить.

– Все равно что оторвать крылышки у мухи, – предположилон без видимого осуждения.

– У мертвой мухи, – ответил я. И намеренноулыбнулся. – Ну же, из-за чего весь этот шум?

– Я хотел проверить, послушаешь ты меня или нет, –сказал он. – Вот и все. Потому что, если бы ты меня послушал, между намивсе было бы в порядке. И ты остановился. Вот все и в порядке. – Онповернулся и взял меня за руку.

– Ты мне не нравишься! – сказал я.

– О нет, нравлюсь, Арман, – ответил он. – Давай явсе запишу. Шагай по комнате, проповедуй, обвиняй. Сейчас ты на высоте, тысильный, потому что у тебя есть двое замечательных маленьких смертных,цепляющихся за каждый твой жест, они у тебя как служители у Бога. Но ты хочешьрассказать мне свою историю, сам знаешь, что хочешь. Ну же!

Я не мог удержаться от смеха.

– И что, эта тактика уже приносила результат?

Теперь наступила его очередь смеяться, что он и сделал вдобродушной манере.

– Нет, вряд ли, – сказал он. – Но давай поставимвопрос так: напиши книгу для них.

– Для кого?

– Для Бенджи и Сибил. – Он пожал плечами. – Нет?

Я не ответил.

Написать книгу для Бенджи и Сибил. Мысли перенесли меня вбудущее, в веселую безопасную комнату, где мы соберемся вместе несколько летспустя, – я, Арман, не изменившийся маленький учитель, и Бенджи с Сибил врасцвете своей смертной жизни. Бенджи вырастет в стройного, высокогоджентльмена с арабскими пленительными чернильными глазами, с любимой сигарой вруке, мужчину с большими перспективами и большими возможностями. И моя Сибил,гибкая, с пышными царственными формами, с золотыми волосами, обрамляющими овальноелицо взрослой женщины с пухлыми губами и глазами, полными чарующего, скрытогосияния, еще более великая пианистка, чем сейчас, выступающая с концертами.

Смогу ли я продиктовать в этой комнате свою историю иподарить им книгу? Книгу, продиктованную Дэвиду Тальботу? Смогу ли я, выпускаяих из своего алхимического мира, подарить им эту книгу? Ступайте, дети мои,забирайте с собой все богатства и напутствия, какими я могу вас наделить, атеперь еще и эту книгу, так давно написанную для вас мною вместе с Дэвидом.

Да, сказала моя душа. И все-таки я повернулся, сорвал сжертвы черный волосатый скальп и топнул по нему ногой. Дэвид даже непоморщился. Англичане такие вежливые.

– Отлично, – сказал я, – я расскажу тебе моюисторию.

Его комнаты располагались на втором этаже, недалеко от тогоместа, где я задержался на лестнице. Какой контраст по сравнению с пустыми необогреваемыми холлами! Он устроил себе настоящую библиотеку, со столами, скреслами. Медная кровать, сухая и чистая.

– Это ее комнаты, – сказал он. – Разве ты непомнишь?

– Дора, – сказал я. И неожиданно вдохнул ее запах. Надоже, он сохранился повсюду. Но все ее личные вещи исчезли.

Должно быть, это его книги – а как же иначе? Новыеспиритуалисты: Дэннион Вринкли, Хиларион, Мелвин Морс, Брайан Уэйс, Мэтью Фокс,Урантия. Плюс старые тексты: Кассиодор, святая Тереза Авильская, Григорий изТура, Веды, Талмуд, Тора, Кама-сутра, все на языке оригинала. Несколькомалоизвестных романов, пьесы, стихи.

– Да. – Он сел за стол. – Мне свет не нужен. Атебе?

– Я не знаю, что тебе рассказать.

– Ясно, – сказал он и достал авторучку. Он открылблокнот с поразительно белой бумагой, размеченной тонкими зеленымилинейками. – Ты поймешь, что мне рассказать. – Он посмотрел на меня.

Я стоял, обхватив себя руками, уронив голову, как будто онаможет отвалиться и я умру. Волосы упали мне на грудь. Я подумал о Сибил иБенджамине, о моей тихой девочке и жизнерадостном мальчике.

– Они тебе понравились, Дэвид, мои дети? – спросил я.

– Да, с первого взгляда, как только ты их привел. Они всемпонравились. Все смотрели на них с любовью и уважением. Столько сдержанности иобаяния. Наверное, каждый из нас мечтает о таких спутниках, верных смертныхдрузьях, обезоруживающе милых, которые не сходят с ума и не кричат. Они тебялюбят, но не находятся во власти ужаса или под гипнозом.

Я не двигался. И не говорил. Я закрыл глаза. В голове у меняраздался быстрый, дерзкий марш из «Аппассионаты», грохочущие, искрящиеся волнымузыки, болезненной и ломко-металлической – «Аппассионаты». Только она звучалав голове. Без золотистой длинноногой Сибил.

– Зажги свечи, все, какие есть, – нерешительно сказаля. – Тебе не сложно? Приятно, когда много свечей, да, смотри, на окнах всееще висят кружева Доры, свежие, чистые. Я люблю кружева, это брюссельский pointde gaze, или очень похоже, да, я от них без ума.

– Конечно, я зажгу свечи, – сказал он.

Я повернулся к нему спиной. Я услышал резкий восхитительныйтреск маленькой деревянной спички. Я понюхал, как она горит, а потом до менядонесся маслянистый аромат склоняющегося, скручивающегося фитиля, и вверхподнялся свет, обнаружив на полосатом потолке голые кипарисовые доски. Ещетреск, новая цепочка тихих, приятных, мягких хрустящих звуков, и свет разросся,опустился на меня и почти что озарил мрачную стену.

– Зачем ты это сделал, Арман? – сказал он. – Да,на плате, вне всякого сомнения, было изображение Христа; создавалосьвпечатление, что это и есть священный Плат Вероники; видит Бог, в него поверилитысячи людей, да, но в твоем случае – почему, почему? Да, я не могу непризнать, что оно обладало ослепительной красотой – Христос в терновом венце,его кровь, глаза, смотрящие прямо на нас, на нас обоих, но почему ты такбезусловно поверил в него, Арман, после стольких лет? Зачем ты ушел к нему?Ведь ты хотел именно этого?