— Потому что тесны врата[1], — добавила она строго в таксии, вернувшись домой, заперла Кэрри в чулане на шесть часов.

Разумеется, мама запрещала ей мыться с другими девушками вдушевой, но Кэрри прятала купальные принадлежности в своем шкафчике и все равномылась, принимая участие в этом постыдном и неприятном для нее ритуалеобнаженности, в надежде на то, что красный круг хоть немного потускнеет…

(но сегодня-то сегодня)

По другой стороне улицы ехал на велосипеде пятилетний ТоммиЭрбтер, щуплый, вечно сосредоточенный мальчуган. Он давил на педали своего«Швинна» с ярко-красными боковыми колесиками и гудел вполголоса простенькийрок-н-ролл, затем вдруг увидел Кэрри, посветлел лицом и высунул язык.

— Эй, старая-пердунья-молельщица-Кэрри!

Кэрри бросила на него полный ненависти взгляд. Велосипедзакачался и неожиданно перевернулся. Оказавшись под велосипедом, Томмизаплакал. Кэрри улыбнулась и пошла дальше. Вопли Томми казались ей сладкой,звонкой музыкой.

Вот бы уметь делать что-нибудь в таком же духе просто пожеланию!

(а ведь она только что это сделала)

Кэрри остановилась как вкопанная за семь домов до своего,устремив пустой взгляд в никуда. Мальчишка позади хныкал, потирая расцарапаннуюколенку, затем снова сел на велосипед и крикнул что-то Кэрри вслед. Она даже неотреагировала: и не такое приходилось слышать.

Ведь она подумала тогда, вспоминала Кэрри:

(чтоб ты свалился чтоб ты свалился с этого чертовоговелосипеда и разбил свою гнилую башку)

И что-то в самом деле случилось.

Ее разум… как бы это сказать… на мгновение напрягся, что ли— не совсем точно, но близко. Мысли как будто налились твердостью, словно мышцыруки, поднимающей гантель… Тоже не очень точно, но другого сравнения на ум неприходило. Слабая такая рука с жиденькими детскими мускулами…

Раз!

Кэрри впилась яростным взглядом в панорамное окно миссисЙоррати, успев при этом подумать:

(глупая мерзкая старая стерва окно разбейся)

Ничего. Панорамное окно миссис Йоррати, как и до того,безмятежно блестело в свежих лучах утреннего солнца. Живот снова свелоболезненной судорогой, и Кэрри двинулась дальше.

Но…

Лампочка… И пепельница тоже…

Кэрри оглянулась

(старая стерва просто ненавидит маму)

через плечо. И вроде бы что-то в мозгу напряглось, ноедва—едва. Ровное течение мыслей чуть подернулось рябью, словно булькнул где-тотам подводный ключ.

Панорамное окно тоже затрепетало. Но не больше. Наверно,просто привиделось. Может быть.

Голова казалась теперь тяжелой, ватной, а где-то глубоко вмозгу зарождалась слабая пока, пульсирующая боль. Глаза жгло, словно они заодин раз прочла весь Апокалипсис.

Кэрри шла вниз по улице к маленькому белому дому с голубымиставнями, и в душе у нее вновь сгущалась привычная уже смесь ненависти, любви истраха. По западной стороне бунгало поднялись до самой крыши вьюнки (они всегданазывали свой дом «бунгало», потому что «белый дом» звучало как политическаяшутка, а мама говорила, что все политики — жулики и грешники, которые в концеконцов продадут страну безбожникам-красным, а те всех верующих в Иисуса — дажекатоликов — поставят к стенке), и это было красиво — Кэрри знала, что красиво,но иногда просто ненавидела ползучие зеленые растения. Иногда ей казалось, каки сейчас, что это гротескная гигантская рука, испещренная огромными венами,которая выползла из земли, чтобы сцапать дом. Кэрри невольно замедлила шаг.

И камни, вспомнилось вдруг ей, камни тоже были.

Она снова остановилась, растерянно моргая от яркого дневногосвета. Камни. Мама никогда об этом не затоварила, и Кэрри даже сомневалась,помнит ли она еще тот день, когда упали камни. Странно, что день сохранился впамяти у нее самой. Ей ведь было тогда совсем немного. Три года, кажется? Иличетыре? Она увидела девушку в белом купальнике, а затем посыпались с небакамни. И по всему дому летали разные вещи… Воспоминания стали вдруг яркими иотчетливыми. Словно они таились совсем рядом, за тоненькой перегородкой, иждали, когда Кэрри достигнет своего рода психической зрелости.

Ждали, может быть, сегодняшних событий.

Из статьи «Кэрри: черная заря телекинеза» («Эксквайрмэгезин», 12 сентября 1980 г.). Джек Гейвер:

Стелла Хоран прожила в благоустроенном пригородном районеПарриш недалеко от Сан-Диего двенадцать лет, и внешне она — типичная «миссисКалифорния» — носит яркую одежду и дымчатые очки в оправе янтарного цвета;волосы — светлые с несколькими черными прядями; водит симпатичный «фольксваген»цвета бордо с изображением улыбки на крышке бензобака и зеленой экологическойнаклейкой на заднем стекле. Ее муж служит в парришском отделении «Бэнк офАмерика»; сын и дочь — типичные представители южнокалифорнийского загорелогоплемени постоянных обитателей пляжа. В небольшом аккуратном заднем дворике естьгриль, а мелодичный дверной звонок играет несколько тактов из припева «Хей,Джуд».

Однако где-то в душе у миссис Хорал все еще держится тонкийнеизбывный налет Новой Англии, и, когда она говорит о Кэрри Уайт, лицо ееприобретает странное, мучительное выражение — что-то напоминающее скорее окнигах Лавкравта, нежели о калифорнийских персонажах Керуака.

— Конечно, она была странная, — рассказывает Стелла Хоран,закуривая вторую сигарету сразу после первой. — Все это семейство былостранное. Ральф работал на стройке, и люди говорили, что он всегда носит ссобой Библию и револьвер 38-го калибра. Библию — для чтения во время перерывов,а револьвер — на тот случай, если встретит на работе Антихриста. Библию я и самапомню, а насчет револьвера — кто знает?.. Лицо у нею было темное от загара,волосы всегда острижены очень коротко. И выглядел он довольно свирепо. Людистарались не встречаться с ним взглядом ни при каких обстоятельствах. Он так навсех смотрел, что казалось, глаза буквально горят. Увидишь его впереди ипереходишь на другую сторону улицы… Никому из детей даже не приходило в головупоказать ему язык, когда он проходит мимо. Такое вот он производил жуткоевпечатление.

Она замолкает, выпуская струю дыма вверх к отделанным подкрасное дерево потолочным балкам. Стелла Хоран прожила на Карлин-стрит додвадцати лет, и последние годы каждый день ездила на занятия в Левинскую школубизнеса в Моттоне. Однако случай с камнями запомнился ей очень хорошо.