На эту его страсть к грязным и мятым вещам мы пробовалиделикатно намекнуть Лильке, чтобы она своими женскими заботами привела его вбожеский вид, но все ее благие намерения пошли прахом. Илья уперся в землювсеми четырьмя лапами, точнее, четырьмя копытами, и ни в какую. Вот и не верьпосле этого гороскопам. А Илья Пошехонцев, появившийся на свет более сорока летназад в год Кабана, был стопроцентной свиньей безо всяких скидок. Для полнотыкартины можно упомянуть также, что родился он под знаком Козерога, а значит,был невероятно упрям.

Его упрямство выводило из себя не меньше, чем его хамство.Стоило запастись десятью вагонами терпения, прежде чем пытаться переубедить егов чем-то. Не помогали в этом ни лесть, ни угрозы, ни шантаж. «Хоть кол наголове теши» — это сказано про нашего главного редактора.

Заставить его отказаться от первоначального мнения могли негневные или пылкие речи, а хорошо обдуманные и просчитанные аргументы. Выданныесдержанно и сухо, они могли в какой-то степени поколебать мнение Пошехонцева.Но и тут нужно было держать ухо востро и не уступать ни на йоту. Иначе,поскольку главному палец в рот не клади, оттяпает всю руку, он начинал жать,давить, пока не добивался своего. Но если человек вел себя равнодушно, ему былонаплевать на все выходки Пошехонцева, то можно с уверенностью сказать, что онсвоего добьется.

Подождав минут пять и видя, что Пошехонцев не собираетсяпрерывать своего занятия, я начала потихоньку закипать. Еще немного, начнуклокотать, как чайник, дошедший до кондиции.

— Мне тут один недоумок передал, что вы хотели менявидеть, но, видно, этот идиот ошибся, меня здесь не ждали.

— Ну что ты, что ты, — замахал руками Пошехонцев,наконец приходя в себя. — Все правильно, я тебя звал.

— И за каким… В смысле, зачем?

— За этим, как его… — Илья изобразил бурнуюмыслительную деятельность. — Да ты садись, садись, чего стояразговаривать.

— Сесть всегда успею.

— Присаживайся, Леда. — В голосе Пошехонцева сталипроскальзывать просительные нотки — верный признак, что хочет сказать какую-тогадость. — Поговорить надо.

С этими словами он покинул свое насиженное местечко и струдом выбрался из-за стола. Я придвинула стул и уселась. Закинула ногу на ногуи вытащила из пачки, лежащей на столе, длинную коричневую сигаретку.

— «More». Когда ты перестанешь быть пижоном, Илюша?

— Сразу уж и пижоном. — Пошехонцев почесал свойдлинный нос и придвинул свой стул поближе к моему. — У меня к тебе дело.

— Выкладывай.

— Только пообещай, что не откажешься.

— Не могу, Илюшенька, пока не знаю, в чем онозаключается.

— Дело… — Илья покрутил головой. — Дело вматериалах, что представляет наша газета.

После этого он надолго замолчал, заблуждал глазками посвоему любимому кабинетику, словно проверяя, все ли на месте, и все ждал, что яначну задавать вопросы. Но я молчала, как партизан на допросе, и тоже заняласьвизуальным осмотром редакторского места обитания..

Кабинет, надо сказать, был под стать своему хозяину, то естьнеряшливый, заляпанный и захламленный сверх всякой меры. Стол мог смелоконкурировать со столиком самой грязной привокзальной забегаловки: те же липкиекруги, те же крошки, те же обрывки бумаги, те же тарелки с недоеденнымибутербродами. Отличие составлял лишь компьютер, примостившийся на краешкестола, Да пластиковые папки с бумагами.

Кроме живописного стола, в кабинете также стояли стулья,когда-то новые, с добротными кожаными сиденьями, но постепенно утратившие весьсвой лоск и выглядевшие теперь весьма непрезентабельно. Так же отвратновыглядел и раздолбанный диван, на котором главный редактор проводил время послеобеда, а также нередко захватывал и ночи, пытаясь наладить свою личную жизнь.Сомнительное ложе делили с ним многие журналистки нашей редакции, но с появлениемв жизни Пошехонцева Лильки большинство ночей диванчику приходилось коротать водиночестве.

Еще в кабинете имелись несколько шкафов с незакрывающимисядверцами и железный обшарпанный сейф, в котором Илья хранил экземпляры своегодетища за предыдущий год. С наступлением нового года слежавшиеся страницыотправлялись к своим соседям за диван. Пыльная ваза — подарок какого-то ярогопочитателя, на подоконниках несколько горшков с окаменевшей землей и чахлымикустиками неизвестной породы, большой деревянный фрегат на одном из шкафов.Морская поделка была преподнесена Пошехонцеву на юбилей нашим местным умельцемСергеем Воронцовым.

Дядя Сережа умел и мог починить все, что угодно. В редакциион появился после того, как вышел в отставку. Во время службы отвечал за выпусккорабельной газеты, а также числился спецкором сначала газеты «Красная звезда»,а после перестройки журнала «За Отечество». Воронцов собирал, фрегат два года,а затем принес его в редакцию. Решили эту красоту подарить главному, но сусловием, что он не будет трогать его руками.

Условие было непременным, на нем настаивали все. Пошехонцевсначала надулся, но затем согласился. Поэтому корабль со всем его оснащениемоставался чистым, благо Воронцов каждую неделю вытирал его разнокалибернымитряпочками. Перепадало и Илюшиным шкафам, с которых бывший морской волк заодносмахивал пыль.

Он пробовал чинить и дверцы шкафов, но махнул рукой,поскольку главный редактор ломал их с завидной регулярностью. Сравнительночистым оставался и стул в углу, так как первая красавица нашей редакции Ирочкакатегорически отказывалась садиться на что-либо в кабинете Пошехонцева. Главныйтогда попытался взбрыкнуть, но Ирочку поддержали многие, в том числе и Лилька,поэтому для лучшей журналистки выделили стул, к которому главному запрещенобыло приближаться. Остальные сотрудники такой привилегией не пользовались исидели на старых стульях.

В шкафах за немытыми стеклами пылились самого разногоформата и расцветки сказки Теодора Гофмана — единственная непреходящая страстьнашего главного, — которые он выискивал везде и всюду. Стены также былиоклеены репродукциями персонажей из книг великого немецкого сказочника. ТеперьКрошка Цахес, Щелкунчик, Мышиный король, фрейлейн Анхен, Песочный человектаращились из-под пыли со стен, вызывая сочувствие своими черно-белымиискривленными физиономиями и невероятно скрюченными конечностями.

Кабинет говорил о том, что его хозяин далек от газетнойэлиты, заседающей в сверкающих до блеска офисах, с хорошей аппаратурой ивышколенными секретаршами. Это был плохонький кабинетик не слишкомпреуспевающего главного редактора не слишком популярной газетки.

Но мы, журналисты, все же убеждали себя, что делаем важноедело, пять раз в неделю нагружая читателя разнообразнейшей информацией. И надопризнать, не все материалы были откровенной бодягой. За свои, по крайней мере,я могла бы поручиться головой.

Не выдержав первой, я спросила: