Собирая объедки в супницу, Влас сгреб туда же пустые бутылочки, неприязненно поглядывая на хозяйку. Но та истолковала этот взгляд по-своему и, лукаво улыбнувшись, проговорила:

— Я так порочна, что сама себе противна. Признайся, ты хочешь меня, красивое животное!

Влас отошел к рукомойнику, вытряхивая в ведро мусор из супницы и всем своим видом показывая, что занят и не намерен вступать в не относящиеся к делу разговоры, но девушка не унималась.

— Я ненавижу свою девственность, — сквозь зубы процедила она. — Ну что же вы! Будьте мужчинами! Возьмите меня!

Тема была болезненной и скользкой. Обзаводясь жильцами в лице двух молодых людей, Симанюк не сомневалась, что уж один-то из них точно станет ее первым мужчиной, ибо в кругах, где она вращалась, ходить в девицах считалось позорным. Но парни, подселяясь к Раисе Киевне, вовсе не ожидали от неухоженной, малопривлекательной и не склонной к кокетству дурнушки подобной раскрепощенности. Время от времени хозяйка принималась намекать, а выпив, так и вовсе предлагала себя открыто, чем ставила всех в тупик. Несколько раз добросердечный Ригель давал себя увести в паучью нору Раисы Киевны, но, будучи джентльменом, подробностей приятелю не рассказывал. Да Влас и не спрашивал, предпочитая ничего не знать. От пронзительного крика Раисы у Воскобойникова окончательно испортилось настроение, и он нетвердым голосом протянул:

— Так вроде Миша вас уже обесчестил…

— Кто? Он? — Симанюк сделала ироническое лицо, ткнув в угол дивана пальцем, где воробьем нахохлился студент-медик. — Ригель только строит из себя демоническую личность! На самом деле он импотент. Попил бы, что ли, травок у своего Бадмаева! Распутин, говорят, пил. Теперь с потаскух не слезает! Эй, Воскобойников! Налейте мне жидкости с неприличным названием! Воскобойников! Вы меня слышите? Вы принесли саке?

— По какому поводу пьем? — вполголоса поинтересовался Влас, обернувшись к Ригелю и игнорируя требование Раисы.

— У нее отца на фронте убили, — понизив голос до шепота, сообщил товарищ. И только теперь Влас заметил одну из маленьких бутылочек саке, покрытую ржаной коркой и выставленную перед перевязанной черной лентой фотографической карточкой бравого военного. — Винограду ей принес. Теперь сижу вот, разговорами занимаю, хотя мне лучше бы прилечь.

— Кокаин? — Влас с упреком посмотрел на Ригеля. Влас подозревал — нет, он был почти уверен, что друг принимает адское зелье.

Они жили в странное время. Хорошие люди стеснялись своей порядочности, ибо модно было слыть человеком порочным, испорченным до мозга костей. Супружеская верность сделалась темой для анекдотов, а адюльтер казался высшей доблестью и чем-то вроде медали за умение правильно жить. К измене стремились, ее искали, как когда-то жаждали верности и любви. Влас недоумевал, для чего отличный парень Миша Ригель, стесняясь своей чистоты и милой домашнести, начал нюхать кокс? Кому и что он хочет доказать? Отцу — профессору медицины, действительному статскому советнику, светилу в области герантологии и мировому авторитету? Или матери, души не чающей в единственном сыне? А может, самому себе, тихому, скромному, не способному на понравившуюся девушку глаза поднять и посредством кокаина добирающему брутальности?

— Влас, перестань! — скривился приятель. — Я сам разберусь. Не маленький. Займи Раису Киевну, я пойду прилягу.

Ригель поднялся с дивана. Чернявый и худой, с запавшими кругами вокруг глаз, с орлиным носом и выпирающим кадыком, он был похож на врубелевского Демона. Запахнув полы длинного пальто, он чинно кивнул хозяйке и скрылся в коридоре.

— Налейте мне чего-нибудь выпить, жестокий вы человек! — вдруг заплакала Симанюк, уронив неприбранную голову на скрещенные на столе полные руки.

Влас на секунду представил себе, что вечер придется провести рядом с убитой горем Раисой, с ее слезами и требованием интимной близости и вдруг решился. Вытерев руки грязной тряпкой, шагнул к квартирной хозяйке и погладил ее по вздрагивающей мясистой спине.

— Раиса Киевна, а поедемте к графине Широковой-Гонзель? Ей-богу, поедемте! У меня приглашение на два лица! Там будет читать Бессонов. Вы же любите его стихи? Я видел у вас три белых томика…

В последнее время весь Петроград буквально помешался на порочной, пропитанной ядом поэзии Бессонова. Дамы с охапками цветов стерегли красавца Алексея Константиновича после выступлений, мужчины поджидали с вином, сажали в экипаж и увозили кутить. Поэт с утомленным равнодушием принимал поклонение толпы, с пресыщенностью гурмана выбирая среди юных глупышек подругу на ночь, безжалостно прогоняя наутро, но все новые и новые бабочки летели на огонь его буйного таланта, чтобы сгореть в смертоносных искрах сочащихся пороком строф.

— Вот и отлично! — вскинула девушка заплаканное лицо. — Я отдамся Бессонову! Только он и достоин!

Она подскочила со стула, пошатнулась, с трудом сохранив равновесие, и нетвердой походкой направилась в свою комнату, придерживаясь за стену коридора.

— Дайте мне полчаса времени! — прокричала она из глубины квартиры.

Влас курил на кухне, когда отворилась дверь и вошла Симанюк. Нельзя сказать, чтобы прическа с забранными кверху волосами и красное, слишком обтягивающее платье сделали ее красавицей, но не заметить Раису Киевну было положительно нельзя.

— Ну как товар? Хоть сейчас на продажу? — вульгарно хохотнула она, пытаясь скрыть за показным цинизмом стоящие в глазах слезы. Коренастая и полнотелая, с большими, в цыпках, руками, она походила на прачку, наряженную барыней.

«А и некрасива же, голубушка», — с болезненной жалостью подумал Влас.

— Лот номер раз! — кривлялась Раиса, выпячивая декольтированную грудь и хлопая себя по бочкообразным бедрам. — Продается дочь геройски погибшего генерала Симанюка!

Генерала было жалко, как и осиротевшую некрасивую его дочь. Война, начинавшаяся на манер легкой патриотической прогулки, тянулась четвертый год. Она вымотала людей и обескровила страну. Вращаясь в военно-медицинских кругах, Ригель называл ужасные цифры. Страшно подумать, за неделю — двести пятьдесят — триста тысяч раненых. И убитых — от пяти до десяти процентов от этого количества. И ради чего? Чтобы сплотить нацию перед лицом общей опасности и избежать назревшего, словно нарыв, государственного переворота? Не слишком ли велика цена? Власа нет-нет да и посещала крамольная мысль — а может, императору не нужно было ссориться с немецким родственником?

На вокзале было неспокойно — военные патрули поголовно проверяли паспорта и недобро косились на дожидающихся поезда мужчин, подозревая в них дезертиров. Влас не был дезертиром. Он страдал припадками и к военной службе был не пригоден. Чувствуя себя неловко, фотограф пытался устроиться в штаб, но дядя Пшенек отговорил — в фотографической лаборатории помощь племянника была гораздо нужнее. Подошедший состав на Петроград быстро заполнился людьми. Двери захлопнулись, и поезд тронулся. Чувствуя себя кавалером, Влас усадил свою даму у окна, устроившись рядом. Симанюк откинулась на спинку мягкого дивана, опустила на глаза густую вуаль и, кусая губы, обронила: