— Здрасти! — говорю я.

— Привет! — хрюкает папаша Барта.

Вообще-то он вполне ничего, но из той породы всезнаек, что вечно настаивают на своём и умеют профессионально вовлекать собеседника в нескончаемо длинные и громкие разговоры. Таким людям лучше просто подмигивать и кивать. Это они любят.

— Барт у себя? — спрашиваю я.

Широко улыбаясь, папаша упирает руки в боки и отвечает:

— Да-а-а!

Усы у него топорщатся восклицательными знаками, он явно ждёт продолжения. Конечно, я спросила только, у себя ли Барт, а не можно ли к нему. Ладно:

— Могу я к нему попасть?

Папаша сияет и почти мурлычет, как довольный кот.

— Не исключено.

И снова делает паузу, хотя ему не терпится ещё поболтать. Потом изрекает:

— Если с лестницей справишься…

— Вот, — говорит Барт и сгребает со стола несколько бумажек. — Протокол. Пошли соку попьём, и я тебе всё расскажу.

— Внизу — твой папа.

— Он в подвале, а мы на кухню пойдём.

Пожимаю плечами. Барт идёт вперёд, спускается по лестнице. В коридоре внизу вижу ключи на крючочках. Останавливаюсь, начинаю медленно и обстоятельно разуваться. Барт оглядывается.

— Да ладно, иди так.

И исчезает на кухне. Слышу скрип шкафчика, позвякивание стаканов, чмоканье дверцы холодильника. В стаканы льётся сок. Оглядываю ключи. Вот они, два на колечке, узнаю их мгновенно. Раньше мама Барта иногда приходила в Мауляндию поливать наши восемьдесят четыре растения. Или впускала в дом кого-нибудь из трёх растяп, в очередной раз вышедших на улицу без ключей. Сую добычу в карман.

— На прошлой неделе она была тут три раза. — Барт стоит у двери на кухню, в руках — два больших стакана. — Ты идёшь?

Киваю. Он поворачивается и исчезает в кухне; следую за ним.

— Три раза?

Барт протягивает мне стакан, отпивает из своего, смотрит на листочки, которые разложил на кухонном столе.

— Два раза оставалась на ночь, утром её велик ещё стоял тут. Один раз его уже не было. Может, просто уехала очень рано.

Я киваю.

— Мона написала специальный отчёт, вот он. Она за ними наблюдала из своего сада. Но о чём они говорили, не разобрала.

Я киваю. Отпиваю глоток.

— Не знаю, захочешь ли ты его читать… ну, ты понимаешь… — Барт вопросительно смотрит на меня.

— Что это за сок?

— Вкусный, да? Ананас с красным апельсином!

Барт смотрит на меня, я смотрю на сок, киваю. Я добыла ключи!

— Потому что… они там сидели в саду и… ну, в общем… ели. Вместе. Ну, и всякое такое…

— Лизались?

Барт пожимает плечами, собирает листочки, протягивает мне.

С тремя мусорными пакетами на багажнике отправляюсь к контейнерам для стекла.

Человек живёт унылой жизнью. Состоящей в основном из макарон, яиц и рыбных консервов. Могу представить себе, как он ест: поглощает спагетти с солью и маслом или, сидя на сине-белом диване с открытой банкой консервов, чайной ложкой выскребает содержимое, читает какую-нибудь толстенную скучнющую книгу и ни за что не признается, что без нас ему одиноко. Яйца, небось, вообще ест сырыми, надкусывает и высасывает белок с желтком, даже за стол не садясь, как пещерный человек. Время от времени, судя по анализу отходов, Тот Человек пьёт пиво из банок и молоко из пакетов. Видимо, одновременно.

Из шляпы, которую герр фон Мюкенбург суёт мне под нос, выуживаю сложенную бумажку. Разворачиваю — двойка. Пауль показывает мне свою: тройка. Что бы это значило? Надеюсь, это он не оценки разыгрывает. Наконец Мюкенбург приподнимает завесу тайны: надо будет по очереди делать доклады о профессиях своих родителей. Я во второй группе, Пауль — в третьей.

Пауль поднимает руку, Мюкенбург кивает. Пауль открывает рот, и — ничего. Ни единого звука, просто ни-че-го. Слышно, как шуршат секунды. Яннис и остальные жабы уже хихикают, и я встреваю:

— Тогда, значит, мне уже на следующей неделе докладывать, да?

Мюке переводит взгляд с Пауля на меня и кивает.

— Через одну, — говорит он. — Первой группе тоже нужно время для подготовки. А Паулю выступать через неделю после тебя, если ты это хотел спросить, Пауль. На доклад каждому отводится один урок. И быть в числе первых — совсем не минус. С тех, кто будет делать доклад позже, я и спрашивать буду строже, ведь они уже прослушают предыдущих ораторов и на их опыте чему-то научатся.

Пауль уставился на носки ботинок — чёрные, из тонкой кожи, в точности по форме его ступней, длинных и узких, немножко изогнутых. Как будто кто-то окунул их в горячую резину и дал ей остыть. Пауль пинает камешки с тротуара на дорогу.

— Ты чего? — спрашиваю я.

— Ничего.

Мы идём мимо школьного стадиона. Солнце светит сквозь забор, греет тропинку.

На ней — пунктир теней, Пауль шагает по ним, весь в полосочку.

— Ненавижу доклады!

— Я помогу.

— Не хочу. Гадская тема. Вся затея гадская. Ч-ч-ч-чёрт!

— Не хочешь стоять перед всеми и говорить?

— Всё гадство!

И со всего размаха — кулаком по забору. Забор грохочет и трясётся, пара птиц вспархивает. Таким я Пауля никогда ещё не видела.

— Я же помогу тебе, Пауль. Мы всё отрепетируем. Могу написать за тебя. Ты только скажи, что писать.

— Да. Это и есть гадство.

Пауль открывает калитку, мы срезаем путь через футбольное поле.

— И вообще — это никого не касается. Это личное дело.

— Согласна, — говорю я. — Тогда давай выдумаем какую-нибудь чушь.

— Побежали! — говорит Пауль и срывается с места. Я за ним. Да уж, нескладёха! Мчится так, будто отец у него — олимпийский чемпион по спринту 1995 года.

Ха! А сейчас он кто? Тренер!

А мама?

Наверно, занималась дубляжем немых фильмов.

Судя по тому, насколько Пауль разговорчив.

Мама и Тот Человек — оба из одной деревни, так называемой ДнКГ. По воле случая они оказались в бесконечной Вселенной практически рядом во времени и пространстве: родились с разницей в несколько недель, а их дома разделяла всего пара сотен метров. С самого детства они были лучшими друзьями: вместе учились ползать и завязывать шнурки, вместе в первый раз ели мороженое и понастроили целый лес домиков на деревьях — пока маме не исполнилось двенадцать. Тогда мамины родители уехали в Канаду и забрали её с собой. Неразлучники внезапно оказались разлучены. Шесть лет они не виделись, не писали писем и вообще готовы были всё забыть. От грусти Тот Человек стал учиться играть на виолончели. А потом мама вернулась из Канады одна, чтобы закончить школу. Вернулась как снег на голову, как с другой планеты, никому ничего заранее не сказав. Просто вдруг возникла на школьном дворе среди старых подружек, с единственным желанием — исчезнуть оттуда да поскорее. Жила она у одной из подруг и строила с ней планы, что делать после школы: уехать хотелось непременно. Тот Человек и мама друг друга избегали. Не то чтобы сердились, нет, — каждый втайне надеялся (так потом оба рассказывали), что первый шаг сделает другой. Но никто не хотел рисковать в очередной раз потерять друга: оба знали, что через полгода мама собирается снова рвануть из родной деревни.