мое кресло, раньше я не был так смел, но теперь я периодически удалял строки в файлах, переписывал текст на английский и просил ее перевести. Это происходило так: я наклонялся, поворачивался влево и звал ее шепотом, Она, как обычно, вздрагивала, потом мы улыбались друг другу и подходила ко мне. Потом Она, не спрашивая, садилась в мое кресло, касалась клавиш, еще теплых от моих рук, если мне везло, и Она спрашивала что-то, я наклонялся над Ней и мог, возвышаясь над Ней вдохнуть Ее запах, рассмотреть выбившуюся прядь волос на шее, быть ближе. Мог бы я быть еще ближе? Перед собой не соврать- конечно, мог. И дело даже не в Крис, хотя и в ней тоже. Чтобы случилось, если бы все так кончилось? Она бы плакала, попыталась отвести меня к семейному психологу, разложила бы таро, написала бы грустный пост в социальных сетях так, чтобы я его увидел. Все это настолько предсказуемо, просто до тошноты. А что стало бы с Ней? Как бы отреагировала Она? Разрушила бы семью, ушла бы от мужа? Но ведь нет ни единого подтверждения, что Она любит меня. Да, симпатизирует, но смотрит ли на меня, как на партнера? Я с жаждой ловлю на себе Ее взгляды, каждый наш разговор, каждое сообщение, каждое электронное письмо — оно не для всех, оно для меня — так я заблуждаюсь, я упиваюсь самообманом. Но не могу без Нее.

Вторая ночь

В одну воронку дважды не попадает один снаряд, но все происходящее со мной не поддается никаким кармическим и логическим законам. И да, нам снова маячит ночь в офисе. Меня раздражает понимание того, что я снова отдам все силы, чтобы потушить свой пожар, а не чтобы все сжечь и выйти из этого пламени с Ней за руку. Самое простое решение — не приезжать. Так я и хочу сделать, но настолько зол на эту ситуацию, что начинаю вымещать все на Ней. Она непонимающе смотрит на меня.

Ты не могла поселиться еще дальше?!

Все отговаривают меня и просят успокоиться, но я обрушиваю гнев на координатора и Ибо.

Вы вообще думаете, как Она поедет ночью? Ей ехать час одной. А как-то по-другому нельзя?

Никаких проблем.

Видимо Ей польстило внимание к Ее судьбе вечно решать мужские проблемы. Но последнее слово все равно будет за мной.

— Спишемся как обычно, когда ты будешь выезжать из дома.

Она промолчала. Странно, Ее войска были готовы к бою и вдруг отступили. У меня слегка шумит в голове от догадки, что Она хочет, чтобы я приехал. И все это как-то липко, как-то засасывает меня. Ведь так быть не должно, я не могу Ей нравиться, это Она привлекает меня и даже больше. Она вызывает постоянный шторм в моей голове и сердце. Но каков Ее шторм? Моя шхуна может его не вынести и разлетится вдребезги.

Еще полдня в молчании, споры и прения поутихли, меня отпустило. В теле чувствовалась усталость, как после длительного бега. Я, поднакопив силы, подошел, чтобы посмотреть с Ней документ, который Она просила. Повод был, мягко скажем, слишком незначительный.

Пожалуйста, не приезжайте ночью.

Мою шхуну все-таки понесло шквалистым ветром прямо на камни. Здесь, вот в этих трех с половиной словах, было больше, чем в собранных моим сознанием и аккуратно сложенных в копилку разговоров, сообщений и прочих кусочков моей мозаики. В Ее словах была твердь, о которую я разрушился — Ее понимание, почему я приеду. Она не была равнодушна к этому, Она смотрела сейчас мне прямо в душу. Я был практически раздет Ее прямотой. Я пообещал, что не приеду.

Я знаю, что когда посмотрю в Ее глаза искра радости от того, что я пришел обожжет мне сердце так, что перехватит дыхание. Совесть, преданность Крис, приличия, уважение к Ее статусу — всё было охватило огнем и осталось животное притяжение. Она в метре от меня, но за отсутствием людей расстояние сокращается до миллиметров. Ее холодность — это сигнал, статус состояния системы, это Ее молчаливое согласие при полном отказе от действий. И я принимаю это, и, черт возьми, я люблю Ее настолько сильно, что не могу причинить Ей такое условное зло, как общественное осуждение. Все эти люди, кто бросят в нас камень, поговорят, а дальше найдут новых жертв, а Мы можем обрести Наше счастье, существовать как единое целое, не притворяясь, не разлучаясь, мы можем быть вместе и делиться собой друг с другом, как конфетами, купленными в обед. Но я не могу навредить Ей. Я запрограммирован на то, чтобы помогать и оберегать Ее, я едва ли контролирую свои мысли, слова и действия. Предлагаю сделать Ей кофе, но Она отказывается, Она же «всё сама», и мы идем в маленькую каморку на первом этаже, где Она в тупике, в ловушке, там даже не разойтись, чтобы не коснуться друг друга. Мои руки сдерживает горячая, обжигающая чашка.

По возвращении на второй этаж вся собранная мной по крупицам картина, которую я буду многими месяцами или даже годами пересматривать перед сном смазывается появлением учредителя компании. Он нередко засиживался на работе или приезжал за несколько часов до открытия офиса — видимо, это что-то вроде возрастной бессонницы. Эта простая случайность, но такая яркая иллюстрация несоответствия места времени и действия. Но я не могу потерять все снова. Сейчас наша с Ней связь, которая столь сильно ощущается, когда мы наедине, бестелесно, но так пронизывающе, что я должен сказать Ей, определенно должен. То, что мы слушаем на повторе порой так в корне разнится с тем, что мы объявляем любимой или качественной музыкой, это то, что резонирует с нашей душой, будь даже это примитивное стихосложение с не менее примитивной мелодией. Эта песня, как будто списана с показаний моей души. Лучше даже я не могу сказать. Я никогда ранее не слушал при Ней музыку громко, напоказ, не делился с Ней музыкой. Я смотрел на Нее, когда слова проникали в Нее, и я видел, как Она принимала их, понимала, пропускала через себя. Вот так и прошла наша беседа, вот так и состоялось мое признание. Слова в песне не давали Нам общей на двоих надежды, но тем, что они были в воздухе и объединяли Нас, они давали надежду, что Мы есть друг у друга.

Она танцует

Кроме той магии, которой обладала Она —