«Исток жизни» (Lebensborn). Несколько тысяч детей были доставлены в Лодзь, Калиш и Брокау. Первые этапы отбора, состоявшие из 62 расовых тестов и длительного наблюдения за характером, прошли всего 250–300 человек. В Пабьянице в 1943 г. в детский дом пришли трое мужчин и выстроили всех детей у стены. Илона Хелена Вильканович попала в число тех семи детей, которых они выбрали из группы примерно в сотню человек. Однако Илона, как и многие дети в этих приютах, не была сиротой. У нее был отец, безуспешно пытавшийся помешать ее похищению. В первой половине 1943 г. еще 4454 ребенка в возрасте от 2 до 14 лет были отправлены на проверку в приюты из Генерал-губернаторства, где СС и украинские подразделения вместе с группами девочек из Службы труда и Союза немецких девушек снова занимались расчисткой польских деревень для немецких поселенцев, на этот раз в районе Замосць (Замостья) [54].

Согласно «двойным стандартам» расовых экспертов СС, это были немецкие дети, ранее подвергшиеся полонизации, которым надлежало вернуться в германский мир, независимо от статуса их родителей. На псевдоправовом языке бюрократов Министерства внутренних дел Рейха «иностранные сироты» превратились в «найденных детей». 10 декабря 1942 г. было санкционировано создание секретного регистрационного бюро в детском приюте в Калише в Вартеланде, где детям выдавали новые немецкие документы, удостоверяющие личность. Чтобы детям было легче привыкнуть, для них нередко выбирали похожие по звучанию немецкие имена – так, Илона Хелена Вильканович стала Хелен Винкенауэр. После этого официального перерождения шансов отыскать следы детей практически не оставалось ни у польских родственников, пытавшихся их найти, ни у новых немецких родителей, которые хотели бы узнать больше о происхождении своего «этнического немецкого сироты» [55].

7 июня 1942 г. Рейнхард Гейдрих, исполняющий обязанности рейхспротектора Богемии и Моравии, скончался от ран, полученных во время покушения, – это была одна из немногих успешных попыток нападения на нацистское высшее руководство со стороны разведки союзников. Двое суток спустя жителей деревни Лидице настигла месть: им приказали покинуть свои дома, 196 женщин и 105 детей увезли на грузовиках в школу в соседнем Кладно, а всех мужчин расстреляли, после чего деревню сровняли с землей. Затем женщин отправили в концлагерь Равенсбрюк, а детей перевезли в Лодзь для дальнейшей расовой проверки. Гиммлер надеялся, что «гуманное и правильное воспитание», которое «дети хорошей расы» получат в немецких домах, избавит их от желания мстить за смерть своих родителей. Так или иначе, они прибыли в сборный лагерь II на улице Стрелков Каневских – один из четырех расположенных в городе транзитных и депортационных лагерей. Детей разместили в старых фабричных зданиях почти в таких же суровых условиях, как и депортированных из Вартеланда в 1940 г. В зданиях точно так же не было водопровода, а ходить в туалет испуганным голодным детям разрешалось строго под конвоем, один раз утром и один раз вечером. Расовую проверку смогли пройти только семь детей, и лишь 17 из 105 детей, увезенных из Лидице, родным удалось отыскать после войны. Большинство остальных, вероятно, погибли [56].

Чешских детей, отобранных для германизации, сначала отправили в монастырь в Лодзи, где условия содержания были заметно лучше, а затем, в августе, перевели в Вартеланд, в детский приют в Пушкау, где к их германизации приступили уже всерьез. Четверо детей из Лидице были близкими родственниками – Анна, Мария и Вацлав Ганф и их восьмилетняя кузина Эмилия, которая жила у них в семье после смерти своей матери. Побоями и лишением пищи их вскоре приучили не разговаривать друг с другом на чешском; полностью погрузившись в немецкую языковую среду, к концу года некоторые из них стали забывать родную речь. Эмилию удочерила бездетная пара из Засница – они катали девочку на своей яхте, позволяли ей играть со своей немецкой овчаркой Зентой и даже подарили ей на Рождество кукольный домик, изготовленный специально для нее местными военнопленными. Ее новый отец Отто Кукук был мэром города и офицером СС. Что касается Вацлава Ганфа, его так и не усыновили, поскольку он упорно отказывался учить немецкий язык. Его переводили из одного заведения в другое, но в каждом из них служащие неизменно находили повод избивать его. У двух его сестер жизнь в приемных семьях тоже сложилась по-разному. Если Анну Ганф новые родители учили играть на фортепиано, то Марию превратили в домашнюю прислугу. В обеих семьях знали, что девочки были чешками, но только Марии напоминали об этом ежедневными насмешками и побоями [57].

Дети младшего возраста в детских домах Вартеланда практически не имели возможности сопротивляться германизации. Дарийка и Алуся Виташек, трех и пяти лет, были слишком малы, чтобы сохранить память о своих родителях, хотя Алуся помнила некоторые фрагменты того дня, когда полиция приехала арестовать их мать – главным образом свое собственное красное пальто и черные сапоги немца. Разлученные с двумя старшими сестрами, девочки прошли через детские лагеря в Лодзи и Калише и в конце концов были согласны на любую доброжелательную материнскую фигуру, которая могла прийти и забрать их. Алуся легко уговорила фрау Даль, немку, желавшую удочерить ее, взять вместе с ней и сестру, но чиновники из Лебенсборна были непреклонны. Они считали, что девочек следует разлучить, чтобы у обеих не осталось ничего, напоминающего им о польском детстве. Им действительно почти удалось стереть воспоминания Алуси о польском языке и культуре – всю оставшуюся жизнь она могла говорить на польском только с явным немецким акцентом, – но им не удалось заставить девочку забыть свою младшую сестру. Потеря обоих родителей, двух старших сестер и младшего брата многократно усилила ее привязанность к Дарийке. По настоянию Алуси фрау Даль снова и снова пыталась отыскать Дарийку, но бюрократы из «Истока жизни» мешали ей до самого конца войны [58].

Детям постарше было легче придать своим ассоциациям запоминающуюся и более удобную для коммуникации форму. У многих уже сложилось яркое и отчетливо враждебное представление о немцах. К тому же в военное время, как и по сей день, мальчиков старшего возраста забирали из детских домов далеко не так охотно, как девочек или детей младшего возраста. Александр Михеловский был одним из тех, кого так и не забрали из детского приюта «Истока жизни» в замке Обервайс в Австрии. Несмотря на установленный гитлерюгендом распорядок дня, наполненный маршами, пением и строевой подготовкой, двенадцатилетний Александр по-прежнему ощущал себя поляком. В этом ему очень помогло то, что он оказался в группе других польских мальчиков, которые продолжали разговаривать на родном языке во время тайных охотничьих экспедиций в подвалы и соседние сады и поздних