пиршеств в спальнях, хотя хорошо знали, что, если их услышат, их ждет суровое наказание. Во время одной такой тайной вылазки за фруктами их увидела привезенная на ферму подневольная работница-полька. Она согласилась отправлять и получать от их имени письма, чтобы помочь им связаться с родными. Хотя Александру так и не удалось установить контакт ни с кем из своей семьи, у него оставалась еще одна вещь, тайно напоминавшая ему о его польских корнях. На вокзале в Познани, пока он ждал поезда, который должен был отвезти их группу в Калиш, к нему подошла женщина средних лет, шепотом сказала ему несколько слов и передала ему иконку Черной Богоматери Ченстоховской. По ее словам, она была настоятельницей близлежащего монастыря, но не осмеливалась носить рясу, потому что ее объявили в розыск. Александр, когда-то служивший алтарником, вспоминал, как на прощание она благословила его: «Да хранит тебя Матерь Божья» [59].

Постепенно все больше заведений для детей стали обозначать словом «лагерь», однако характер этих лагерей был неодинаковым. В хорошо обеспеченных ресурсами лагерях KLV, организованных гитлерюгендом, Национал-социалистической ассоциацией учителей и Национал-социалистической организацией народного благосостояния, дети из немецких городов, согласно замыслу нацистов, учились полагаться на себя и обретали уверенность в своих силах. Для Ильзы Пфаль и ее 17 одноклассниц из Эссена семь месяцев 1941 года, проведенных в лагере KLV в Кромержиже, были чем-то вроде затянувшихся летних каникул. Девушки каждый день ходили купаться (за исключением тех трех дней, когда ездили в Прагу осматривать достопримечательности), а когда одна из них отмечала день рождения, выпрашивали у старшего вожатого лагеря радиоприемник, чтобы устроить танцы. По мере того как приближалось время отъезда домой, юные девушки писали друг другу в альбомы дразнящие стихи, притворяясь намного более опытными и искушенными, чем были в действительности:

Uns kann keiner, auch nicht einer,

auf der grossen, weiten Welt

Uns kann keiner, auch nicht einer,

oder erst wenn’s uns gefällt

Никто не может прикоснуться к нам, ни один

Во всем огромном мире.

Никто не может прикоснуться к нам, ни один —

Только если нам самим этого захочется.

(Гретель)

Ein Seehund lag am Strande

setzte sich seine Schwanze im Sande

möge dein Herz, so rein

wie des Hundes Schwanze sein

На берегу лежит нерпа,

Зарыв хвост в песок.

Пусть твое сердце будет таким же чистым,

Каким стал хвост нерпы [60].

(Хельга)

Кроме того, девушки при всякой удобной возможности маршировали по улицам в униформе Союза немецких девушек, встречая и провожая своих молодежных лидеров, срывая процессии чехов-католиков в Вербное воскресенье или отмечая начало войны с Россией/СССР. Для девушек (если не для чехов) все это были довольно невинные занятия, позволяющие торжественно продемонстрировать свою власть в рейхспротекторате Богемия и Моравия, но очень далекие от войны их отцов на Востоке [61].

Эта беззаботная юность резко контрастировала с Первой мировой войной, когда тысячи немецких девушек сходного возраста умирали от туберкулеза [62]. На сей раз попытки нацистов укрепить тыл и оградить немецких детей от военных лишений оказались во многом успешными. Хотя режим не мог гарантировать детям, что их отцы, братья и дяди не будут умирать, он мог защитить их самих от недоедания и работы на военных заводах и делал это. В первые годы войны, чтобы восполнить нехватку рабочей силы в Рейхе, нацистский режим мобилизовал миллионы подневольных рабочих с оккупированных территорий. После нападения на Советский Союз нацисты продолжали эту политику и создали распространившуюся на весь континент систему карточек и квот на поставки сельскохозяйственной продукции, которая обрекала подчиненное им население на голод и рост детской смертности, но избавляла от всего этого немцев.

Массовые расстрелы на всей линии Восточного фронта имели сотни тысяч, возможно, даже миллионы немецких свидетелей. Тем не менее, пока родственники и друзья делились друг с другом слухами об этом в трамваях, поездах и в магазинных очередях, осведомленность не подразумевала непременной ответственности. Гитлер все чаще предрекал евреям неминуемое уничтожение, однако не делал открытых публичных заявлений, касающихся политики массовых убийств, и не просил немецкий народ одобрить ее. Некоторым подросткам, таким как Лизелотта Гюнцель, этот секрет становился известен, другие могли только чувствовать, что от них что-то скрывают, когда соседи-евреи вдруг бесследно исчезали или родители замолкали, стоило ребенку войти в комнату. С аукционов и рынков, торговавших вещами, принадлежавшими евреям, в немецкие дома привозили мебель и одежду, происхождение которых не вызывало ни у кого сомнений. Но у большинства молодых немцев не было никаких особых причин вникать и разбираться в происходящем. С 1935 г. еврейских детей перестали пускать в немецкие школы. К началу войны устранение оставшихся в Германии евреев было практически завершено. Евреи, особенно в среде молодежи, воспринимались сквозь призму пропагандистских стереотипов как абстрактные «вероломные эксплуататоры» и «поджигатели войны», а не как реальные одноклассники или соседи.

Война перевела абстрактные уроки расового превосходства в осязаемую плоскость. Нацисты не скрывали, что эксплуатируют Восточную Европу, и публиковали отчеты о жестоком изгнании польских селян, чтобы продемонстрировать, как на Востоке подготавливается обещанное «жизненное пространство». Молодые женщины-добровольцы и девушки, проходившие обязательную практику в Имперской службе труда, играли свою роль в этих «переселенческих акциях», мальчики и девочки помладше из гитлерюгенда и Союза немецких девочек участвовали в символическом освоении улиц и площадей польских и чешских городов, куда их эвакуировали. В Германии даже воспитанники исправительных заведений возмущались, если во время испытательного срока с ними обращались так же, как с польскими рабочими. Проявления расизма часто носили противоречивый, гендерно окрашенный характер: подростки из гитлерюгенда забрасывали снежками и осыпали оскорблениями польских и русских рабочих, но приглашали польских девушек в кино. Истории об убийствах, возможно, по-прежнему будоражили, как всякая новость, добытая в обход цензуры, но насильственное утверждение германского расового превосходства стало столь обыденным явлением, что его почти перестали замечать.

6. Депортация

1 декабря 1941 г. командир айнзацкоманды 3 полиции безопасности штандартенфюрер СС Карл Ягер представил отчет о деятельности своего подразделения в Литве. К тому времени задуманное нацистами «окончательное решение еврейского вопроса» приобрело более внятные очертания. Ягер сообщил, что всего «в результате погромов и казней евреев ликвидировано» 137 346 человек, указал дату и место каждой из 117 отдельных «операций», осуществленных его людьми, и, как хороший бухгалтер, в конце каждой страницы по пунктам перечислил «перенесенный вперед остаток». Он ясно дал понять, что