не тронул только те еврейские общины, которые, по заверениям немецких гражданских и военных чиновников, вносили важный вклад в военную экономику. И пока одни эсэсовцы распоряжались в странах Балтии и Советском Союзе, другие осаждали фюрера, добиваясь, чтобы он позволил им так же действовать в Рейхе. Наконец Геббельс убедил его с 1 сентября 1941 г. ввести в Рейхе еврейскую звезду – публичное клеймо, вынудившее евреев бояться каждого незнакомого прохожего. На гауляйтеров снова начали давить, требуя, чтобы они депортировали своих евреев «на восток», и если в 1940 г. этому еще могли помешать возражения немецких чиновников, заявлявших, что гетто в Польше переполнены, то отныне подобные аргументы не принимались во внимание. Ближайшим пунктом назначения стали гетто в Риге, Минске и Лодзи. Отправленные первыми поездами в Ригу и Минск были расстреляны уже через несколько дней. 23 октября евреям запретили переезжать с места на место на всех оккупированных немцами европейских территориях. Все ключевые встречи и обсуждения, касающиеся массовых убийств, происходили тайно, и, судя по назначениям, произведенным в ту осень одним из главных архитекторов этой программы, Генрихом Гиммлером, большая часть вопросов, связанных с информированием других влиятельных лиц, разрешением конфликтов юрисдикции и выработкой стратегии, решались на ничем не примечательных встречах двух-трех человек [1].

Созвав 11 декабря заседание рейхстага, чтобы объявить войну США, на следующий день Гитлер выступил перед Рейхом и гауляйтерами с пространным заявлением относительно общей ситуации. Согласно дневниковым записям Геббельса, в своей речи фюрер вернулся к пророчеству, которое сделал в рейхстаге 30 января 1939 г., где предсказал евреям, что, если они еще раз спровоцируют мировую войну, их ждет истребление. И это были не пустые слова. Мировая война уже идет, и ее неизбежным следствием должно стать уничтожение евреев. Именно тогда слова сложились в шаблонную фразу, которую Гитлер с тех пор часто повторял в своих публичных и частных заявлениях. 30 января 1941 г. Гитлер напомнил рейхстагу о своем «пророчестве», гласившем, что мировая война приведет к «уничтожению еврейской расы в Европе». Он продолжал повторять это мрачное предупреждение публично и в частных беседах до тех пор, пока не написал в берлинском бункере свое политическое завещание [2].

На декабрьском съезде гауляйтеров стало ясно, что «истребление евреев» из метафоры стало реальностью. Ганс Франк проконсультировался с Главным управлением имперской безопасности о том, какие именно меры ему следует принять в отношении «3,5 миллиона евреев», проживающих в Генерал-губернаторстве, и довел полученную информацию до своих чиновников в Кракове. «Мы не можем их расстрелять, мы не можем их отравить, – признал он, – но нам придется каким-то образом их уничтожить, прежде всего, в связи с мерами, которые будут обсуждаться в Рейхе». В Берлине ему сказали: «Ликвидируйте их сами!» В Белжеце на территории Генерал-губернаторства под наблюдением безжалостного и честолюбивого венского нациста, начальника полиции Люблинского округа Одило Глобочника уже строили стационарные газовые камеры. Обратившись к невостребованному тогда опыту работников Программы Т-4, убивавших психиатрических пациентов в Германии, в ноябре того же года в Белжеце СС построила и начала эксплуатировать первые газовые камеры. По сравнению с лагерями смерти, развернутыми в следующие месяцы в Собиборе и Треблинке, Белжец был относительно невелик. Но по сравнению с маленькой душевой в психлечебнице Хадамар, вмещавшей от 20 до 30 пациентов, Белжец был гораздо масштабнее – во всяком случае, достаточно большим для убийства сотен тысяч люблинских евреев. Эсэсовские чиновники были не единственными, кому пришла в голову подобная мысль. Еще до постройки лагеря в Белжеце похожие мысли высказал отвечающий за расовые вопросы чиновник из нового Имперского министерства восточных территорий Альфред Розенберг в письме к рейхскомиссару Остланда Генриху Лозе, заметивший, что бывшие сотрудники «программы эвтаназии» могли бы продемонстрировать им, как сооружать газовые установки для уничтожения евреев, оказавшихся «непригодными» для работы [3].

20 января 1942 г. Гейдрих созвал совещание статс-секретарей, на котором постарался донести до них мысль о всеобъемлющих полномочиях Главного управления имперской безопасности в «окончательном решении еврейского вопроса». Он ясно обозначил общеевропейский масштаб упомянутого вопроса и даже показал таблицу, в которой оценивалось количество евреев в каждой стране, находившейся под контролем Германии: всего их было «более 11 миллионов». Протокол этого совещания в Ванзее, даже в дважды переписанном виде, превратившем все разговоры об убийствах и истреблении в «эвакуацию» и «переселение», ясно дал понять статс-секретарям, что в результате запланированных мер не должен выжить ни один еврей, а «полукровки» в качестве исключения и особой привилегии могут рассчитывать на принудительную стерилизацию [4].

Как только весной 1942 г. поезда с депортированными начали отправляться из Центральной и Западной Европы прямо в лагеря смерти, масштабы этой операции сами по себе сделали неизбежным распространение сведений о происходящем через множество мелких учреждений вплоть до самых дальних уголков нацистской империи. Центром поставленного на поток процесса массовых убийств стала оккупированная Польша – отчасти это объяснялось размерами еврейских гетто в Лодзи и Варшаве, отчасти наличием надежного железнодорожного сообщения с западом, а также, без сомнения, тем, что с самого начала войны именно Польша служила лабораторией, где пытались воплотить на практике смертоносные идеи расовой демографии.

Для еврейских общин в больших польских гетто эти месяцы были отягощены чувством опасности, но их обитатели пока еще не вполне осознавали, какие механизмы приведены в движение. Хотя в Лодзинском гетто даже мальчишки, такие как Давид Сераковяк, тщательно собирали все доступные новости, единственными предвестниками грядущей беды могли служить только истории новоприбывших из польских деревень, рассказывавших о чудовищной жестокости немцев, загонявших их в большие гетто. Даже в конце августа 1942 г. взрослых летописцев Лодзинского гетто сильнее всего беспокоила собственная неспособность «найти во всем происходящем какие-либо ясные ориентиры, что именно и огорчает всех больше всего» [5].

Что касается евреев Вильно, то благодаря айнзацкоманде Карла Ягера они уже примерно представляли, какая судьба их ждет. 6 сентября 1941 г. евреев этого «литовского Иерусалима» согнали в гетто, при этом в предшествующие и последующие недели были убиты тысячи евреев [6]. В импровизированных мюзик-холлах гетто люди, до изнеможения работавшие в немецких мастерских в надежде «трудом купить себе жизнь», к чему их призывали старейшины гетто, слушали популярную театральную песню на идише «Папиросн» («Сигареты»). Но у песни был новый текст:

Es iz geven a zumertog,

Vi shtendik zunik-sheyn. .

Стоял летний день,

Солнечный и прекрасный, как всегда,

И природа была

Полна очарования.

Птицы пели

И весело прыгали вокруг,

А нам приказали идти в гетто.

Нас было слишком много —

Хозяин приказал,

Чтобы евреев из окрестностей