И расстреляли в Понарах.

Дома опустели,

Но наполнились могилы.

Враг достиг своей великой цели.

В Понарах на дорогах у всех на виду

Валяются вещи, промокшие под дождем шляпы.

Эти вещи принадлежали жертвам,

Святым душам,

Навеки скрывшимся под землей.

И снова солнечно и прекрасно,

Все вокруг чудесно благоухает,

А мы безмолвно страдаем,

Отрезанные от мира,

За высокими стенами,

И луч надежды едва брезжит [7].

Помимо ужаса уличных облав и расстрелов у огромных ям в ближайшем к Понарам лесу, Рикле Глезер отразила в этой песне чувство изоляции, которое испытывали евреи, оказавшиеся «отрезанными от мира» в гетто. Это был плач целой общины о самой себе, и его услышали те, кому посчастливилось получить драгоценные желтые разрешения на работу, дававшие право оставаться в «большом» гетто. Ицхак Рудашевский был среди тех, кто вернулся в «малое» гетто после одной из первых «операций». Проходя по улицам, Ицхак видел мусор и обломки, оставшиеся после депортации, разбитые филактерии и разбросанные во дворе синагоги религиозные книги. «Дух Понаров витает на старых улицах гетто», – думал Ицхак (ему вскоре должно было исполниться 14 лет), глядя на царившую вокруг разруху и запустение. Он нашел в гетто своего дядю – тот смог пережить ликвидацию, потому что неделю прятался в маленькой комнатке за шкафом [8].

Как только дети в Виленском гетто узнали значение слов «операция», «поезд смерти», «нацист», «эсэсовец», «бункер» и «партизан», они начали использовать их в своих играх. Они играли в операции, взрывы бункеров, массовое убийство и изъятие одежды у мертвецов. Вдобавок гетто как нельзя лучше подходило для той особой разновидности пряток, в которую дядя Ицхака и множество еврейских детей играли по-настоящему. Игра начиналась с того, что в пустынном внутреннем дворе закрывали все двери и выходы. Затем дети делились на евреев, которые должны были прятаться под стульями и столами, в бочках и мусорных баках, и искавших их литовских полицейских и немцев. Если «полицейский» находил «евреев», он сдавал их «немцам». Одна группа детей в гетто сменяла другую, но игра «в блокаду» продолжалась по крайней мере до 1943 г.: менялось сообразно времени только имя «коменданта гетто», которого всегда играл самый сильный мальчик или девочка [9].

Распределение ролей было не случайным. В числе прочего у детей была одна игра под названием «Пройди ворота», в которой они изображали, как работавшие за пределами гетто взрослые выходят и возвращаются через единственные деревянные ворота. Одной из самых страшных и ненавистных фигур в Виленском гетто был Меир Левас, начальник еврейской охраны у ворот – этот человек, как мрачно записал в дневнике Ицхак, лично выпорол жившего по соседству маленького, хилого мальчика по имени Эльке за то, что тот контрабандой доставлял в гетто муку и картошку. Самой страшной и могущественной фигурой, известной еврейским детям, был Франц Мюрер, немецкий чиновник, отвечавший за снабжение гетто продовольствием – в игре дети назначали его начальником гестапо. Они изображали, как еврейские работники пытаются тайком пронести в гетто продукты и как еврейские охранники обыскивают их. Затем приходил «Мюрер», и «еврейская полиция» немедленно начинала действовать намного более жестоко, а «работники» отчаянно пытались избавиться от компрометирующих свертков. Когда «Мюрер» находил свертки, «полицейские» отводили «работников» в сторону, а затем подвергали их порке. Роли Франца Мюрера и Меира Леваса всегда доставались двум самым старшим мальчикам. Младшие играли взрослых работающих евреев, то есть, в сущности, собственных старших братьев и сестер, родителей, теток и дядей. И так же, как взрослые, которых они изображали, дети были не в силах защитить себя от сыплющихся на них ударов, которые в данном случае наносили более рослые и сильные дети [10].

В битвах немцев против французов, которые разыгрывали Кристоф в Эйзерсдорфе и Детлеф в Вестфалии в первые годы войны, и в битвах немцев против русских, которыми Уве Тимм развлекал себя в Гамбурге, униформа всегда означала силу. Но если Детлеф, Кристоф и Уве хотели быть похожими на своих отцов и старших братьев, сражавшихся на далекой войне, то еврейские дети в Вильно стремились представить себя на месте своих врагов, а не своих старших. Немецкие дети могли воспроизводить в игровой форме казни НКВД, но выстрел в затылок был для них воображаемым событием, далеким от всего, что они сами видели или переживали во время войны. Дети из еврейского гетто разыгрывали то, чему сами ежедневно становились невольными свидетелями. Некоторые игры, такие как «блокада», превращали ужасные реалии жизни гетто с необходимостью регулярно прятаться от облав в обычную игру в прятки, одновременно позволявшую детям совершенствовать важные навыки – сидеть тихо и становиться невидимыми, – которые могли однажды спасти им жизнь. Вместе с тем, подобно играм польских детей, разыгрывавших сцены казней и допросов, которые они видели или о которых слышали, игры еврейских детей в гетто имели глубоко двойственный характер. То, что самую важную роль в них всегда играли гестаповец и охранник у ворот, свидетельствовало: враги, которых дети ненавидели больше всего, одновременно вызывали у них самую сильную зависть. Но, в отличие от мальчика из Варшавского гетто, кричавшего, что он хочет «быть немцем», эти дети играли, превращая свой самый большой страх в материал для игры.

В отличие от Вильно, крупные еврейские общины Лодзи и Варшавы оказались совершенно не готовы к собственному уничтожению. В период с января по май 1942 г. из Лодзи депортировали на смерть 55 000 евреев. Среди них было 12 000 человек из тех 60 000, которые недавно приехали из Германии, Чехии и Австрии. За несколько месяцев до этого состоятельные новоприбывшие, к вящему ужасу польских евреев, спровоцировали резкий рост цен на продукты в гетто. Однако новички не имели такой жизненно важной вещи, как протекция родственников из еврейской администрации, позволявшей получить бронь по профессии и избежать попадания в депортационные списки. Некоторые даже добровольно соглашались на депортацию из Лодзи, полагая, что в любом трудовом лагере им будет лучше, чем в страдавшем от голода гетто. Голод помогал скрыть истинную природу депортаций [11].

Поскольку еврейское гетто в Лодзи – или Литцманштадте, как ее называли немцы, – было единственным крупным гетто «Великого Германского рейха», его обитатели были отрезаны от внешнего мира намного более основательно, чем евреи Варшавы, Вильно или Белостока. Им было труднее проносить еду из все более «германизировавшегося» города по ту сторону забора из колючей проволоки. Наступление зимы означало голод. В феврале 1942 г. из 151 001 жителя гетто погибло 1875 человек.