Ньютон улыбнулся. Макс подумал, что тот заново переживает воспоминание: сырым весенним днем на обочине дороги под стрекот сверчков в высокой траве его мать позволяет маленькому паучку соскользнуть с ее пальца на усыпанную розовыми цветами ветку яблони. Славная картина.

– Когда мы снова поехали, мама сказала: «Насекомые могут построить дом где угодно. О тараканах говорят: если когда-нибудь случится Армагеддон, только они и останутся. По приспособляемости жуков не превзойти». Думаю, люди могут быть такими же. Как считаешь, Макс? Если нам действительно нужно, то мы сможем выжить практически везде.

В огне трещали сучки. Уши Макса уловили другой звук – лихорадочный хруст, доносившийся из темноты. Оттуда, где скалы встречались с пляжем, рядом с тем местом, где они похоронили черепаху.

– Ты это слышал, Макс?

– Что слышал?

Ньютон встал и начал красться на шум. Перед его мысленным взором возникла абсурдная, но тем не менее пугающая сцена: ожившая черепаха, щелкая пастью, выбирается из песчаной могилы, кровь капает из пробитых ран.

На камнях блуждали отсветы костра. Хруст становился все громче. К нему присоединилось хлопанье крыльев.

– Ох, боже мой!

На пляже была закопана кладка бледно-зеленых – цвета морской патины – яиц. Маленьких, размером с половину куриного. Укрытых тонким слоем песка. Мальчики совсем их не заметили.

В каждом яйце барахталась крошечная беспокойная жизнь. Отлетали осколки скорлупы. Маленькие конечности неизвестных существ высовывались наружу.

– Что это? – выдохнул Макс.

Ответа долго ждать не пришлось. Когда появился первый плавник, Ньютон прошептал:

– Черепахи.

В голове Макса разыгрался сценарий: мама-черепаха приплывает с приливом, чтобы отложить яйца. И застревает в заводи. Затем пара ужасных двуногих тварей вваливается туда, швыряет ее на песок и…

Детеныши даже не были похожи на черепах, как те птенцы бакланов на кухонном столе не походили на взрослых птиц. У черепашек не было настоящего панциря, лишь полупрозрачная оболочка, укрывавшая их тела-виноградинки. Сквозь кожу, будто сквозь промасленный пакет с фастфудом, виднелись булавочные косточки темных позвонков, странные движения органов. Несмотря на всю свежесть новорожденных, черепашки выглядели невероятно старыми. Макс потянулся, чтобы коснуться одной из них. Ньютон перехватил его запястье.

– Нельзя. Если от нее будет пахнуть человеком, мама ее не примет.

Понадобилось время, чтобы осознать сказанное.

– Давай просто опустим их в воду, – тихо произнес Макс.

Ньютон кивнул:

– Думаю, тогда не страшно, если мы к ним прикоснемся.

Очень осторожно ребята поднимали маленьких черепашек и переносили их через полосу песка. Аккуратно снимали с тел остатки скорлупы. Опускались на колени у кромки воды и отпускали малышей. Зашлепав ластами, те отправлялись прямиком в открытое море.

Воздух над головой наполнился резкими хлопками крыльев и яростными криками – летучим мышам и чайкам помешали охотиться на легкую добычу.

Ребята позаботились о том, чтобы каждая черепашка благополучно попала в воду. Птицы остервенело пикировали, били крыльями и отчаянно пытались поймать детенышей, прежде чем те погрузятся в волны.

– Не смейте, ублюдки!

Макс, размахивая руками, бросился в воду. Он прикрывал черепашек собой, а когда они начинали скользить в толще моря, легонько направлял их ладонями.

– Ну, давайте. Уплывайте, уплывайте. Так быстро, как сможете.

Вода поднялась до самого пояса. Течение начало засасывать ноги. Лишь тогда он, мокрый и дрожащий, неохотно вернулся на берег.

Ребята возвратились к костру. Ньютон слабо улыбнулся и начертил в ночном воздухе галочку.

– Наше сегодняшнее доброе дело.

* * *

От отряда 52:

Наследие модифицированного эхинококка

(ПО ВЕРСИИ ЖУРНАЛА «GQ») АВТОР КРИС ПАКЕР

Как и Том Пэджетт, Клайв Эджертон заслужил немало прозвищ.

Доктор Менгеле 2.0.

Доктор Смерть.

Кроме того, существуют различного рода нарицательные имена, которые общество в целом склонно применять к подобным людям.

Мегаломан.

Сумасшедший ученый.

Психопат.

Кроме того, есть прозвище, на котором настаивает сам Эджертон – это было фактически одним из условий нашего с ним интервью, – звание, которое он заслужил по праву, с отличием окончив лучший на Восточном побережье медицинский институт.

Доктор.

– Доктор Эджертон, скорее всего, патологически безумен, – говорит его лечащий врач доктор Лоретта Хьюз. – Стоит взглянуть на содеянное им – в сочетании с почти полным отсутствием раскаяния по этому поводу, – и уже невозможно к иному выводу.

Она ведет меня по аскетичному коридору Кингстонской тюрьмы, туфли на креповой подошве шуршат по зеленому кафелю. С момента ареста Эджертон помещен в местное психиатрическое отделение. Последовавший затем судебный процесс стал сенсацией. Эджертон вызывающе восседал в сердце медиабури. Его обритая голова и возмутительные выходки в зале суда – напыщенные, громогласные – придавали ему вид проповедника-ревивалиста. Многие месяцы журналисты и ученые мужи ежедневно клевали кроваво-красное мясо Эджертона.

– Но, возможно, он и не безумен, – говорит мне Хьюз. – Возможно, дело в том, что его мозг просто непостижим. Эджертон невероятно умен. Я ненавижу использовать штампы вроде «вне конкуренции», но… Дело в том, что у современной науки нет реальных механизмов оценки подобного интеллекта. То же было бы и с Леонардо да Винчи. Грань между гениальностью и безумием очень тонка – вот почему так много гениев впадает в безумие.

Когда я замечаю, что гений Эджертона был неимоверно деструктивным, Хьюз деловито произносит:

– Да Винчи создал чертеж первой мины. Его руки тоже запачканы кровью.

Камера Эджертона – 18 на 18, из серого кирпича, с единственной койкой и комодом из нержавеющей стали. Как своего рода знаменитость, он ни с кем не делит свою камеру. Стены увешаны схемами, формулами и огромным плакатом с изображением Витрувианского человека.

– Да Винчи придумал идею сухопутной мины, – произношу я в качестве вступления. – Вы знали об этом?

– Разумеется, – отвечает он в той жесткой манере, которая знакома любому следившему за ходом процесса по телевизору.

Вблизи неакадемический облик Эджертона просто ошарашивает. Он крупный мужчина. Высокий. Мускулистый. С широкими плечами и узкой талией. Дважды во время нашего интервью Эджертон без предупреждения падает на пол и отжимается ровно пятьдесят раз, прежде чем вернуться к разговору. Есть в нем что-то от Джо Нэймета[17] – Бродвейского Джо – на закате спортивной карьеры. Немного растерянного, но все еще обладающего прежней грацией и скоростью.