Иф сжимал пальцы, стараясь соединить кончики ногтей, и молился, чтобы ему удалось обезглавить эту жуткую штуку. Он решил, что позже сможет пинцетом из швейцарского ножа вытащить остальную часть обмякшего тела. Эфраим знал, что если у него не получится, то оно просто сгниет под кожей. А это вызовет сепсис. Его внутренности покроются нарывами и гнойными язвами. Он умрет в муках, но умрет освобожденным – всяко лучше, чем зараженным.

Он мог умереть совершенно один.

И в тот момент Иф подумал: «Неужели я правда этого хочу – умереть в одиночестве?» Где Макс и Ньют? Они обещали вернуться к сумеркам. А вместо этого бросили его. Макс, лучший друг, бросил его одного. Друзья до самого конца? Чушь. У Эфраима остался только один друг на всем белом свете.

Кончики пальцев стиснули ненавистную тварь. Мгновение она раздраженно билась между пальцами… По крайней мере, Эфраим был в этом уверен. Но он слишком быстро потянул. Тварь ускользнула. Иф отчаянно пытался снова ее поймать. Ушла. Такой был шанс, а он упустил. Тварь опять укрылась внутри него.

– Оно жбежало, – произнес Эфраим уныло и по-детски обиженно, коверкая слова из-за теплого сиропа во рту.

– Продолжай пытаться. Или ты слабак… Сосунок, как все говорят?

Что? У кого хватило стали в яйцах, чтобы… Никто такого не говорил. Или говорил? Эфраим представил школьный двор и стайку мальчишек, которые бросали через плечо взгляды, насмехались и скалились. Увидел, как Макс смеется над ним. Кожа на лбу натянулась от ярости. Что-то колючее и раскаленное забилось в черепе, грозя расколоть его.

– Я все время это слышу, дружище. В школе, за хозяйственной пристройкой, где курят старшие ребята. Они говорят, что Эфраим Эллиот ведет себя круто, но он – тряпка. И чокнутый. Мамочка заставляет его ходить к психиатру, потому что у него плохо с головой…

Взгляд Эфраима упал на живот. Рубашка задралась, обнажив полоску тугой плоти. Та покрывалась рябью, когда под кожей что-то шевелилось.

Оно сводило его с ума, насмехалось, играло в прятки.

Эфраим поднял нож. Лезвие было все еще острым.

Насколько глубоко он сможет резануть?

Зависело от того, насколько глубоко засел его враг.

«Что ты выберешь?»

* * *

От отряда 52:

Наследие модифицированного эхинококка

(ПО ВЕРСИИ ЖУРНАЛА «GQ») АВТОР КРИС ПАКЕР

Джефф Дженкс – Здоровяк, как его называют местные, – уже не такой крупный, как прежде.

События на острове Фальстаф иссушили его. Он и сам признает это – а для такого человека, как Дженкс, чья самооценка по-прежнему огромна, это действительно серьезное признание.

– Я тут на время перестал есть, – говорит он мне, пока мы катаемся в его машине по спокойным улицам Норд-Пойнта. – Просто аппетит пропал. Обычно перед сменой я спускался в закусочную Спарки и уничтожал все, что там предлагали на завтрак: яйца, бекон, блины, тосты, море кофе. И это после того, как дома меня жена накормила.

Сегодня тело Дженкса можно великодушно описать как утилитарное, хотя на ум приходит слово «потрепанное». Прежняя полицейская форма болтается на нем. Руки, торчащие из рукавов рубашки размера XXL, наводят на мысль о ребенке, который нарядился в одежду своего отца. Когда Дженкс наклоняется сплюнуть в окно, я вижу свежие дырки, которые он проделал в своем старом поясе, чтобы тот стягивал заметно похудевшую талию.

– Ничего труднее мне делать не приходилось, – рассеянно произносит он. – Просто сидеть сложа руки и ждать. Это ведь не по мне, верно? Если что-то было нужно, я всегда старался это сделать. Здесь мое слово – закон. Но тут была эта военная полиция и важные армейские шишки, которые говорили, что мне нельзя пойти за собственным, мать их, ребенком. – Он замолкает, а после добавляет: – «Моя любовь не спасет его». Помню, что подумал именно так. Наверное, все мы – родители, понимаете? – думали точно так же. Вся твоя любовь, каждая унция воли… Вообще ничего не значат.

Хоть он и признает, что решение украсть катер Кэлвина Уолмака было глупым, но не отказывается от него.

– Хочешь сказать, что большинство ответственных, любящих отцов на зеленых просторах Господа не поступило бы так же? А вот армейские не признали и никогда не признают, что типы из военной полиции сильно избили меня и Реджи после того, как догнали нас.

Он задирает рубашку, чтобы показать мне длинный шрам, тянущийся от бедра до нижней части грудной клетки.

– Они так молотили меня дубинками, что разорвали кожу в куски. Прямо там, на палубе катера. И почти ничего не говорили. Просто долго, молча избивали. Реджу досталось примерно так же. Мы и не думали сопротивляться. У полицейских ведь были пистолеты. – Его голос стихает до мучительного шепота. – Дело в том, что мне и близко так не доставалось. Ни от кого и никогда. Я сам всегда был тем, кто раздает на орехи… Но только если меня вынудить.

Мы подъезжаем к рядам старых кейп-кодов[16], всегда выбеленных солеными брызгами, которые взлетают над утесами. Красивый городок. В духе «Анны из „Зеленых мезонинов“». Именно такое место писал бы на своих картинах Норман Роквэлл.

– Согласно официальному отчету, никто точно не знает, что случилось с моим сыном, – говорит Дженкс. – Но, скажу тебе, мой пацан был непотопляемым. Так вот я его воспитал. Отпрыск Джеффа Дженкса должен быть крутым сукиным сыном. С другой стороны, те, о ком ты говоришь. Думаю, ты назвал бы их врагами. Этих. Я к тому, что… Как можно бороться с чем-то подобным?

Он барабанит пальцами по рулю. На шее вздувается крупная вена.

– Его так и не нашли. Так и не вернули домой тело моего сына, чтобы мы его похоронили. Чтобы мы с женой как-то примирились с утратой, понимаешь? Формально Кент считается «пропавшим без вести» – так написано в отчетах. И я скажу тебе, парень, пропасть без вести хуже, чем умереть. Это как книга без последних страниц или фильм без финала. «Пропал без вести» значит, что ты никогда не узнаешь, чем все закончилось.

У него такой вид, будто он вот-вот сломается, но Джефф Дженкс снова берет себя в руки.

– Так что, наверное, я никогда этого и не узнаю, – говорит он через некоторое время. – У нас ведь маловато улик, да? Но вот что я тебе скажу: мой мальчик не сдался бы без боя. Я бы поставил на это все, что у меня есть.

* * *

КЕНТ БЫЛ настоящим зверем. Он мог убивать по своему желанию.

Какое-то время он думал иначе. А когда другие мальчишки оставили его в подвале – бросили, точно побитую собаку, – даже испугался. Сильно испугался.