Булатовича, но к ней необходимо ёмкое и глубокое предисловие того, кто имел бы основательную богословскую подготовку и одновременно духовный опыт, не иссушенный академической догматикой. Предисловие пишет Флоренский.

Он видит в имяславии подтверждение живой жизни, никогда не покидавшей лоно Церкви: «Церковь слишком велика, чтобы трогаться из-за пустяков. Неподвижность её — неподвижность величия, а не смерти». Теперь биты все интеллигенты, стремившиеся привнести жизнь в Церковь извне, от земного мудрования, от рационального знания. Если возник афонский спор, Церковь по-прежнему жива сама собой и источает жизнь в мир. Церковь обличает всю ничтожность позитивистского сознания, которое, к сожалению, воцарилось и среди «легкомысленных и подпорченных рационализмом» православных «академиков», из-за чего и происходит отторжение имяславия.

Флоренский отмечает, что в книге Булатовича есть богословские туманности, некоторая непрояснённость, непроговорённость, многое ещё предстоит осмыслить, развить, уточнить, но надо понимать, что «Апология» писалась в самый разгар имяславских споров, в самом их эпицентре. И такая книга нужна как первое приглашение к вдумчивому разговору противоборствующих сторон, разговору без взаимных нападок.

Предисловие Флоренского опубликовано анонимно. Не оттого, что он, обличённый саном, боялся гнева священноначалия — Флоренский был не из робких. Он не желал подливать масло в огонь Афонской смуты, давать своей личностью повод для новых столкновений. Не желал лишний раз выносить этот сугубо богословский спор в мир, призывать к каким-то окончательным выводам до того, как со своей оценкой выступит Священный Синод.

Но споры продолжились и обострились. Киево-Печерская лавра выпускает третье издание «На горах Кавказа», а на Валааме книгу сжигают как еретическую. Имяборцы уподобляют имяславцев хлыстам, жаждущим божественного перевоплощения. Имяславцы сравнивают своих противников с иконоборцами, что, оскверняя образ, посягали и на Первообраз.

С глубокой печалью отзовётся обо всём схимонах Иларион, когда до него донесутся раскаты афонского грома: «Я сильно обижен действиями в отношении меня духовной власти. Почему же она, когда она разбирала мою книгу и осудила её, не отнеслась ко мне ни единым словом или вопросом о всех тех местах в моей книге, кои были причиною возникшего недоумения?»

«Апология» Булатовича с предисловием Флоренского вышла в марте 1913-го — Великим постом. И вновь схлестнулись два Антония. «Интеллигентствующие монахи и начальники некоторых монастырей, не имеющие опытного ведения силы и величия Имени Иисус» — это, пожалуй, самая резкая характеристика, которую позволяет себе Булатович, оценивая имяборцев в «Апологии». Риторика же в статьях епископа Антония (Храповицкого) иная: «словесные фокусы», «мудрование, и суеверное, и бессмысленное», «самообольщенное мечтание», «мысль, которая подобна бреду сумасшедших». Похожи на правду свидетельства о том, что он однажды признался, что вовсе не читал «На горах Кавказа» и знаком с содержанием книги лишь с чужих слов: если «Апологию» он цитирует обстоятельно, в кавычках и с указанием страниц, то о «На горах Кавказа» — лишь общие фразы. Но именно от епископа Антония как от основного докладчика на заседании Священного Синода зависело решение по имяславию, а Синод в итоге приравнял его даже не к ереси, а к хлыстовской секте.

Через две недели после этого решения на Афон ради увещевательной беседы отправился член Синода епископ Никон (Рождественский). Отправился на военном корабле. Увещевательной беседы не получилось. Монахи-имяславцы восстали на прибывшего епископа. К Афону из России подоспели несколько пароходов со ста двадцатью солдатами и офицерами на борту. Среди русских солдат нашлись добровольцы, готовые встать за пулемёты и по команде открыть огонь по монахам. Но благо приказа не последовало. Непокорных имяславцев усмиряли по-иному: окатывали из брандспойтов ледяной водой, потом в ход пошли приклады и штыки. Сведения о раненых, а в некоторых источниках — даже убитых, разнятся, но в результате около тысячи русских монахов были вывезены с Афона. По прибытии в Россию их запретили в служении, лишили причастия, одели в мирскую одежду, остригли им волосы и бороды, особо неуступчивых отправили в тюрьму. Кому-то удалось сразу укрыться на Кавказе, создав там монашеские общины.

Вся Россия была поражена таким исходом. Никто и представить не мог, что богословский спор обернётся подобием Гражданской войны. Епископа Никона после этого называли «злодеем».

Булатович, находившийся во время афонского изгнания в России, продолжил борьбу. Написал громокипящие письма царю и в Синод, подготовил новую книгу «Моя мысль во Христе», своим названием и посвящением отсылавшую к духовному авторитету отца Иоанна Кронштадтского. Лидер имяславцев обратился к Флоренскому за богословскими уточнениями и отзывом. На этот раз Флоренский ограничился пометами в рукописи и письмом, в котором отговаривал автора издавать сырую вещь: «Вы, о. Антоний, рассматриваетесь как глава афонитов, и каждый Ваш промах будет поставлен в счёт даже не афонитам, а Имени Божиему. Вот почему я считаю себя вправе указать Вам, что Вы теперь уже не частное лицо, и голос Ваш — не голос о. Антония, а некоторого рода манифест, в котором всякая запятая рассматривается под микроскопом. Если Вы напечатаете хотя бы „Символ веры“, то к Вам все будут подозрительны и постараются как-нибудь изобличить „Символ веры“ в погрешностях. Между тем Вы рискуете печатать книгу, каждая страница которой содержит достаточный материал для обвинения Вас в ересях, и уже не мнимых (имяславия), а в действительных. Я не хочу сказать, чтобы Вы думали неправославно; но выражаетесь Вы подчас более чем смело, и был бы дураком тот из Ваших врагов, который не воспользовался бы Вашей небрежностью (в деле такой первостепенной важности!) для обвинения Вас».

О Булатовиче нередко можно встретить суждение как о малообразованном простеце, якобы подобном тем монахам-«мужикам», которых было большинство среди имяславцев. Но где бы и чему бы ни учился Булатович, он, как и в ратном деле, оказывался в числе первых. Знания его были обширны, многогранны и давались ему всегда легко. Так, например, перед отправкой в Эфиопию он самостоятельно выучил амхарский язык, известный до того в России только профессору В. В. Болотову, за чьей помощью Булатович обратился лишь раз. И тем не менее богословской подготовки отцу Антонию не хватало. В новой книге его богословие, как выражались имяборцы, действительно, было «гусарским»: залихватски, с наскока, неубедительно он высказывается по поводу Святой Троицы, Божественной и человеческой природы во Христе, о связи этих догматов с Именем Божьим, в чём обнаруживает свою откровенную неподготовленность. Кроме того, по мнению отца Павла, Булатович «уже лишил древнюю мысль её священного покрова непонятности, приспособил учение об Имени к интеллигентскому пониманию». И всё же книгу, не прислушавшись к Флоренскому, Булатович издаст, но утверждению имяславских позиций она не послужит.

«Я так устал от дел и от дрязг из-за Имени, что, кажется, готов согласиться на что угодно, лишь бы оставили меня в покое, — т. е. согласиться внешне, что, вероятно, только и требуется», — напишет Флоренский одному из друзей, и в этом выражается изнурённость