но верный ход разом исправил ее позицию. Теперь нужно лишь укрепить ее выжидательными маневрами.

– А что ты скажешь, если я тоже куплю себе такое пальто? – в особых случаях переходя на «ты», спросила Грейс.

– Почему же! Пожалуйста.

Первый ответный ход противника. Дальше все зависело от опыта и мудрости нападающего.

– А может быть, ты поедешь с нами в Париж? Вот было бы хорошо! – Грейс с особой восторженностью произнесла предложение, наверняка зная, что в данный момент Алехин не может бросить занятия.

– Спасибо. Я не могу. Ты же знаешь: нужно готовиться к матчу.

– Я сегодня видела письмо с голландским штампом. Что нового? – продолжала вопросами выгадывать время Грейс. В некоторых позициях нужно дать противнику прийти в себя.

– Все решено, – ответил Алехин, пережевывая кусочек ветчины. – Правительство финансирует матч.

– Значит, окончательно договорились?

– Да. Начинаем в октябре. Задержка была лишь за решением финансовых вопросов.

– Замечательно! Я так люблю Амстердам! – обрадовалась Грейс. – А какой гонорар?

– Ты хочешь спросить: сколько получу я? –  Да.

– Около двадцати тысяч гульденов. В случае победы.

– Победы?! Какой может быть вопрос! Ты и Эйве!

– Эйве сильный гроссмейстер. Один из пяти-шести сильнейших в мире.

– Но ведь это не Капабланка, не Ласкер. И даже не Боголюбов.

Алехин покачал головой:

– Для меня он сейчас самый опасный. Этот матч – самое трудное испытание за всю мою шахматную карьеру.

– Сколько я помню, Эйве уже проиграл тебе матч в двадцать шестом году. Разве с тех пор он стал сильнее? Или ты стал играть хуже?

– Дело не в силе, Грейс. – Алехин произнес эти слова так, как говорят о чем-то глубоко и долго обдуманном, что терзает ум и сердце в томительные часы размышлений. – Есть причины не менее важные.

– Какие? – подняла вновь брови Грейс.

– Психологические.

– Что вы имеете в виду? – опять перешла на «вы» Грейс. – Не понимаю.

– Среди шахматистов однажды разгорелся спор, – попробовал объяснить свою мысль Алехин, – как лучше играть: в обычном турнирном зале или в отдельной, изолированной комнате. В зале мешают зрители – они разговаривают, шумят, в отдельной комнате можно создать идеальные условия, мертвую тишину. Спор был жаркий: одни стояли за зал, другие – за комнату.

– Я помню, вы мне говорили, – попробовала форсировать события Грейс. Она была в цейтноте – в половине десятого должен был приехать Гарольд. Грейс нетерпеливо позвонила в колокольчик, явилась Мадлен. Горничная забрала тарелки и вскоре принесла кофе, джем, булочки-рожки.

– Я был всегда за обычный зал, – продолжал Алехин. – Пусть мне мешает шум, но мне он дает непосредственный контакт с шахматными любителями, с теми, для кого я создаю художественные произведения в шахматах. Публика вдохновляет меня, держит в напряжении, создает дополнительный стимул для творчества.

– Я не пойму одного: какое это имеет отношение к Голландии? – нетерпеливо спросила Грейс. – Там ведь тоже будет публика, обычный турнирный зал.

– Публика будет, но какая? Голландская, чужая, враждебная.

Грейс повела плечами: мысль мужа не совсем доходила до нее.

– Но ведь вы и раньше играли в других странах. Два раза в Германии с Боголюбовым.

– О! Это было совсем другое дело! – оживился Алехин. – В Германии мы оба были одиночками. Два русских среди немцев. Кругом были чужие люди и для меня, и для него. А здесь целая страна будет за Эйве, миллионы людей будут ждать моего поражения. Я уже пережил нечто подобное в матче с Капабланкой в Аргентине.

– Я всегда говорила вам: вы слишком резки, неосторожны с людьми. Вы теряете много друзей.

– Можно приобрести одного друга, трех, пять, но нельзя приобрести миллионы друзей. Особенно, если ты их уже потерял, – пытался объяснить Алехин и вдруг… замолчал. Что-то подсказало ему: Грейс ничего не поняла из того, о чем он так подробно ей говорил. Она просто по складу своего характера не может разобраться в тех чувствах, которые терзали Алехина. Ему стало стыдно за невольное признание, не встретившее никакого отклика в душе близкой ему женщины. «Может, не, стоило изливать душу? – задал он сам себе вопрос. И тут же ответил встречными вопросами: – А кому же еще можешь ты пожаловаться? Где во всем свете есть человек, способный понять тебя, пожалеть, утешить?»

– Я бы советовала вам поменьше употреблять алкоголь, – с трудом дошли до сознания задумавшегося Алехина слова жены.

– А чем заменить? – серьезно спросил Алехин.

Грейс пристально посмотрела на мужа. Что за глупый вопрос: чем заменить? Все-таки очень странный он человек! Как часто она не понимает его мыслей, поступков, чувств. Вот, не угодно ли: чем заменить алкоголь?

– Ты твердо решила ехать? – спросил Алехин жену после небольшой паузы.

– Конечно. Я уже условилась. Это очень важная встреча.

– Может, останешься?

– Что вы говорите, дарлинг! Мы же давно с вами договорились: в дела друг друга не вмешиваться.

Алехин промолчал.

– Потом, вам нужно работать, – продолжала Грейс, – готовиться к матчу. Послезавтра я приеду. Ну, не нужно, милый!

Грейс подошла к мужу и, обняв его за шею обнаженной рукой, коснулась губами виска.

Теперь ее терзала одна забота: как сделать, чтобы Алехин не пошел ее провожать? Гарольд приедет один, никакой невесты с ним не будет. «Ничего, – быстро нашел выход ее натренированный на уловки мозг. – В крайнем случае, скажу, что мы заезжаем за ней. Гарольд поймет и не выдаст меня».

Грейс ушла. Алехин пересел в кресло и бегло просмотрел утренние газеты. Ничего нового, никаких ошеломляющих известий. Партия Гитлера укрепилась у власти и яростно борется с врагами внутри страны, требуя в то же время нового пространства для Германии. Большевики кончили пятилетку и планируют новую. В Лиге Наций, как всегда, идут схватки ораторов: каждая страна признает правоту только своего представителя.

Отложив газеты, Алехин поднялся с кресла и вышел из дому. Погожее летнее утро показалось Алехину жарким, хотя на нем был всего лишь легкий пиджак. Солнце ярко освещало зеленые лужайки и деревья в углу садика. Лениво потягиваясь под теплыми лучами солнца, Алехин прошелся по саду. «Хорошо! Прекрасная погода», – подумал он. Дорожки, выложенные ровными обтесанными камнями, резали большую лужайку на ровные квадраты и прямоугольники. Между утонувшими в земле камнями робко пробивалась зеленая травка. Алехин вскоре поймал себя на том, что шагает через один квадрат, ставя ногу на квадрат соседней линии камней. «Ходом коня», – усмехнулся Алехин, и тут же вспомнил: какой шахматист в задумчивости не расхаживал по паркету именно этими зигзагообразными прыжками – буквой «Г»!

«Хорошо гулять в собственном саду, жить в своем доме, – мысленно произнес Алехин и тут же спохватился: – Выговариваешь слова «собственный», «свой», а звучит странно, не доходит до сердца. Да полно, свой ли это дом? Свой – это родной, близкий сердцу; свой – это когда тебя тянет сюда, когда ты находишь в нем успокоение от самых тяжких забот и волнений».

У Алехина