– Сколько мы уже прошли? – нарушил тишину Казанцев.

– Метров двести, не больше.

– А кажется, что уже вышли за пределы города.

– В узком пространстве, в темноте чувство реальности немного искажается, но при этом обостряется слух и зрение.

– Выброс адреналина, – констатировал факт Казанцев и замолчал.

И тогда в тишине послышался дрожащий металлический звук.

– Слышите? Или у меня слуховые галлюцинации?

– Слышу, – ответил Карпов и ускорил шаг.

Звук усиливался, металлическое дребезжание превращалось в отчетливый звук.

– Костя! Елка!

Казанцев сложил ладони в рупор и прокричал еще раз. Голос Лапина он услышал сразу, как рассеялось эхо. Он отодвинул Карпова и бросился вперед.

– Ты как? Где Елка?

Казанцев, не дожидаясь ответа, осветил бункер и увидел подкоп. Елка неподвижно лежала на ящиках.

– Решеткой придавило? Сколько времени прошло?

Казанцев спрашивал и пытался открыть дверь.

– Часа четыре. Ей совсем плохо.

– Надо поднимать решетку, иначе не выбраться.

В подтверждение своих слов, он изо всей силы безрезультатно дернул решетку на себя. Она издала протяжный звук и не двинулась с места.

– Не дергайте понапрасну. Она должна подняться вверх, если не заблокирована, – остановил Казанцева подоспевший Карпов.

– И что теперь делать?

– Искать подъемник?

– Что? – не понял Казанцев.

– Механизм такой.

Карпов со знанием дела направился вперед, внимательно осматривая стену, и через пару минут решетка медленно двинулась вверх.

– Ты сам как? Идти сможешь? – Казанцев заметил окровавленные руки Лапина.

– Смогу.

Он взял обмякшее тело Елки и прижал к себе. Восемнадцать лет назад в роддоме он так же прижимал маленький комочек новорожденной девочки.

– Все будет хорошо, – прошептал на ухо Елке Казанцев.

– Костя, давай беги, никуда не сворачивая, прямо в подвал, там есть свет, и скажи Маргарите Сергеевне, чтобы срочно вызвала «Скорую».

Последние слова Казанцева Лапин услышал на бегу.

* * *

Когда Казанцев с Маргаритой приехали в больницу, в коридоре возле хирургического отделения главврач пытался успокоить Граниных, уверяя, что их дочери окажут помощь в полном объеме. Ольга Лапина молча сидела рядом с сыном, который своими перебинтованными руками напоминал снеговика. Минуты ожидания тянулись бесконечно долго. Наконец-то дверь открылась, и в коридоре появился Хмелевский. Снежно-белый халат в приглушенном свете ламп отдавал синевой.

– Потерпевшую надо срочно везти в Заозерск. Мы ничего не можем сделать.

Голос Хмелевского звучал уверенно, как приговор, и только увидев Казанцева, он поубавил спесь.

– Ты соображаешь, что ты говоришь? – Казанцев взял Хмелевского за локоть и отвел немного в сторону. – У нее внутреннее кровотечение, она не транспортабельна. Если ты ее сейчас не прооперируешь – она умрет от кровопотери.

– Попрошу мне не тыкать, я не у вас на пятиминутке. Что вы себе позволяете? – повысил голос Хмелевский.

– Виталий Иванович, – Хмелевский обратился к главврачу, – мы не можем девушку оставлять у себя! Ее срочно надо транспортировать!

Казанцев взялся за голову и бессильно застонал.

– Виталий Иванович, – Казанцев направился к главврачу, – ее надо срочно оперировать! Она не транспортабельна. Руслан Васильевич, вы теряете время!

– Я оперировать не буду.

– Постойте, что значит – вы не будете оперировать? А кто будет? Где ваш заведующий? – Гранин перестал себя контролировать и схватил бледного Хмелевского за грудки.

– Я – заведующий. С операцией я не справлюсь… В моей практике такой случай первый, – признался Хмелевский.

Ему вдруг захотелось мотнуть головой и проснуться, чтобы этот кошмар быстрее окончился. Он сильно зажмурил глаза и снова открыл. Рядом стоял красный от злости и безысходности Гранин. «Он меня уничтожит, – мелькнула трусливая мысль в мозгу Хмелевского. – Если его дочь умрет у меня на операционном столе, он меня убьет. И тесть не спасет».

– Марк, – Мария подошла к Казанцеву и взяла его за руку, – без Елки я не смогу жить. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она говорила тихо и спокойно. И он не смог посмотреть ей в глаза. Если бы она начала плакать и причитать, он стал бы ее утешать, попросил накапать ей валерьянки или еще чего-нибудь и опять бы говорил утешительные слова. Он бы вспомнил все те, давно забытые слова…

– Маша, – так же тихо сказал Казанцев, – ты же знаешь, почему я оказался здесь. Я не могу держать скальпель. Посмотри на мои руки.

Он отстранил от себя Марию и вытянул руки. Через несколько секунд кисти согреются, мелкие иглы заколют в кончиках пальцев и по рукам пробежит дрожь. Вначале она будет еле заметна, а потом станет крупной, и руки задрожат. Скальпель дрогнет, соскользнет с намеченного пути, коснется сосуда, кровь фонтаном ударит ему в лицо, и Елка умрет, не приходя в сознание.

Казанцев завороженно смотрел на свои руки.

– Марк, – тихонько позвала его Маша, – время идет…

Время не шло, оно, как в подземелье, тянулось одинаково медленно что в операционной, что в коридоре хирургического отделения, что в зале ожидания, где сидели Гранины…

У Казанцева было свое ощущение времени. Оно приходило к нему всегда, когда включались лампы над операционным столом, когда ассистент обрабатывал последний раз операционное поле. После этого он переставал ощущать время. Скальпель делал тонкий ровный разрез кожи. Ассистент быстрым ловким движением сушил рану, и его скальпель проникал вглубь и разделял ткани.

И тогда вместо времени он начинал ощущать раневой ход, быстро, как металлоискатель, находил пулю, захватывал ее пинцетом и удалял. Он оперировал раненых всех подряд, не разбираясь, кто полковник, кто солдат. Пуле до звания не было дела. Ее цель – смерть, его цель – спасение жизни. И неважно, сколько у раненого звездочек на погонах.

О нем говорили, что он мастер своего дела, что у него золотые руки, что он хирург от бога. Он никогда не гордился собой. «Способность оперировать лучше всех – это не моя заслуга, – однажды осознал Казанцев. – Все эти знания родились не в моей голове, они приходят ко мне извне и кем-то вкладываются в мою голову. Кто-то невидимый направляет мою руку, а она лишь следует этому велению».

Он никому не говорил о своем открытии. Боялся, что его сочтут за сумасшедшего, и тогда путь к операционному столу ему будет навсегда закрыт. Сумасшедшему не место в операционной.

Поначалу он боялся своих мыслей, а потом принял их как должное и стал работать дальше. Чтобы разобраться в них, требовалось свободное время и свободная от мыслей голова. Времени у Казанцева никогда свободного не было, а в голове постоянно крутились мысли о работе. Может, если бы Юля знала, что его тревожит, то не ушла бы от него. Может, если бы она все знала о нем, то меньше на него обижалась. И тогда не пошла бы с подругой на вечеринку, и не стала бы знакомиться с другим мужчиной, и не улетела к нему во Францию, и тогда в их жизни не было бы ни Куличевска, ни Трувиля.