Но никому не было дела до того, «как есть», и, конечно же, вопрос был именно в том, «кто виноват» – по крайней мере, для публичных галерей. Кто-то что-то бросил – монету? – промахнувшись в мельника и угодив в лоб стирийке. Она взвизгнула и обмякла без чувств.

– Кто это бросил, мать-перемать? – завопила Судья. На ее покрытой струпьями шее натянулись жилы. Капитан Броуд, укрывшийся за Высоким столом, чтобы украдкой отхлебнуть из фляжки, ринулся вперед. Он отшвырнул с дороги стул, и тот закувыркался по покрытому плиткой полу, заставив съежиться всех, кто находился в пределах двадцати шагов, включая Орсо.

– Кто это бросил, мать-перемать? – проревел Броуд, сжимая огромные, со вздувшимися жилами кулаки, перенимая ярость Судьи, как хороший пес перенимает настроение хозяина.

В последовавшем виноватом молчании наконец стали слышны попытки банкира оправдать себя:

– Я всего лишь работал в банкирском доме «Валин и Балк» и никогда не получал личной выгоды от каких-либо…

– Ростовщик! – завопил кто-то.

Понятное дело, ростовщики и спекулянты имелись всегда. Просто до Великой Перемены их называли дельцами, и самых отъявленных из них прославляли как самых успешных людей в обществе.

Банкир нервно взглянул наверх, блеснув треснутыми глазными стеклами.

– Вот, посмотрите сами… – Он водрузил на поручень тяжелый гроссбух, развернув густо исписанную цифрами страницу в направлении Суорбрека. – Ссуды, которыми я управлял, выдавались главным образом на разработку месторождений, вкладывались в рудные промыслы, литейные мастерские…

Представители тянули головы и щурили глаза, пытаясь разглядеть цифры. Судья наморщила нос. Ее и вообще мало заботили доказательства, а уж ко всяческим бумагам она относилась с особенным презрением.

– Вот, посмотрите, типичная сделка: шесть тысяч марок…

– У суда нет времени копаться в этих мелочах, – проворчал Суорбрек, отмахиваясь от него.

На лице банкира появилась тревога. Он явно считал свою защиту железной.

– Но как же… ведь эти книги доказывают, что я невиновен…

– Мерзавец! – крикнул кто-то. – Лжец!

– Довольно цифр! – рявкнула Судья. – Избавьтесь от этих чертовых книг!

Тощий сжигатель, Сарлби, схватился за гроссбух. Какое-то время они с банкиром тащили за него с двух сторон, вырывая страницы.

– Но ведь цифры доказывают… а!

Сарлби наконец отобрал у него гроссбух и принялся колотить им банкира по голове. Остальные подсудимые глядели на это в ужасе, но галереи для публики развлекались от души.

– Пускай сожрет свою книгу! – крикнул кто-то, заходясь смехом. – Пускай сожрет!

– Порядок в гребаном суде! – рявкнула Судья.

Сарлби отшвырнул гроссбух, и тот, хлопая страницами, заскользил по плиткам пола в дальний угол. Банкир стоял, тяжело дыша, с перекосившимися стеклами и порванным воротничком, из раны на его лбу текла кровь.

– Цифры… – шептал он ошеломленно, – доказывают…

Орсо, закрыв лицо руками, наблюдал сквозь пальцы за происходящим. Бедолага не мог понять, что все стало наоборот. Каким бы ни был вопрос, ответом являлась Великая Перемена. Этот факт никто не осмеливался оспорить. Поэтому причиной дефицита, ошибок, поражений неизбежно должны были быть спекуляции, измены и заговоры. Стоит только вычистить всех нелояльных, всех неверующих, всех иностранных агентов, и тогда настанет победа. Тогда всего будет вдоволь. То, что лекарство убивало больного, могло означать только, что его давали в недостаточных количествах. Это не было рациональным аргументом, поэтому факты были против него бессильны. Это был аргумент, основанный на вере. Его место было в храме, а не в суде – но, разумеется, ирония состояла в том, что все храмы сжигатели сожгли. Поэтому они превратили в храм Круг лордов и назвали это судом… И никто не бывает более фанатичен в вере, чем новообращенные.

Суорбрек вновь зашагал по плиткам пола, пока не оказался перед плачущей стирийкой.

– Ну, а что до тебя, – провизжал он, – ты была тайным руководителем этого заговора!

Женщина уставилась на него с трясущимися губами, прижимая окровавленную руку к ранке от брошенной монеты. Орсо редко доводилось видеть кого-либо, менее похожего на тайного руководителя чего бы то ни было. Ее розовый язык облизнул бледные губы, дыхание вырывалось учащенно. Она была в панике, и кто мог ее винить? Орсо почувствовал, как у него опускаются плечи. Все присутствующие знали, что последует дальше.

– Я отрекаюсь от них! – в отчаянии провыла стирийка. – Я не знала, что они замыслили! Они виновны! Они все виновны!

– Я знал это! – в восторге вскричал Суорбрек.

– Я впервые вижу эту женщину! – завопил пекарь.

– Врет, – буркнул мельник. – Все она врет.

Банкир трясущейся рукой стащил с переносицы стекла и закрыл глаза ладонью.

– Виновны! – торжествующе вскричала Судья, оставляя в Высоком столе вмятины небольшой кувалдой, которую она использовала вместо деревянного судейского молотка. – Виновны, виновны, мать их! Все виновны!

Не было необходимости объявлять приговор. В этом суде могло быть только два варианта: либо оправдание, либо Цепная башня. Хильди круглыми глазами смотрела на Судью, на Броуда, на Сарлби, на заляпанных красным сжигателей, беснующихся на публичной галерее. Орсо услышал, как она прошептала:

– Они чудовища…

– Если бы, – тихо отозвался он. – Так было бы проще. Но они просто люди.

– Они худшие люди из всех, кого я встречала!

– Разумеется. Лучших мы повесили. Тех, кто мог бы помочь, мог бы пойти на компромисс, мог бы попытаться построить мосты. Все они остались болтаться вдоль Вальбекской дороги. Конечно же, эти люди жестоки, алчны и бесчеловечны. Мы сами их этому научили. Мы подали им пример.

– Я впервые вижу этих людей! – ревела стирийка, пока пленников толкали вверх по проходу. – Я невиновна!

Но было уже слишком поздно. Слишком поздно было уже в тот момент, когда они оказались на скамье подсудимых. Ведь в действительности здесь существовал только один заговор: найти тех, кого можно обвинить. И все они были в нем соучастниками.

Судья швырнула на стол кувалду и откинулась на спинку кресла, ковыряя в зубах.

– Что там на обед? – спросила она.

– Черт, ну и холодина! – шепнул Огарок, окутанный облачком пара. Он покрепче обхватил тощими руками свои тощие ребра и зарылся подбородком в шарф.

Точно так же делал ее брат – тогда, в лагерях. Они тогда кутались в любой обрывок ткани, какой только могли найти. Жались друг к дружке под одеялом, за кражу которого ей разбили нос. Воспоминание об этом вызвало у Вик внезапное побуждение обнять Огарка, потереть ему спину, накрыть его покрасневшие уши руками в рукавицах.