Он успел. Клинок его нагинаты перерубил канат над дверью, и с потолка съезжает занавес из стволов криптомерии, окованных железными скобами. Быстро такую преграду не проломить.

Сабуро оседает на циновки. Ясно, что ему уже не подняться. Как и мне.

Я могла бы уничтожить серых, сжечь их дотла. Но всегда кто-то стоит в резерве. Сторожит, наблюдает, чтобы отчитаться перед нанимателем. Кто-то выживет, и станет известно, что мы не обычные горожане и даже не живущие под их личиной ниндзя.

Умирая, мы становимся самими собой. Тела Дзиро и Сабуро уже покрываются рыжей шерстью. Часовой успел доползти до канала, и его труп унесет река. Остальное моя забота. Никто не должен увидеть нас в лисьем облике: ни живыми, ни мертвыми. Страх и ненависть сплотят людей, и оборотням придет конец. Наши тайные убежища найдут, прочесав всю округу с собаками. Проклятые твари, от которых не спрятаться! А нынешний сегун словно помешался на них…

О будда Амида! Инари, наш бог-покровитель! Ведь мы просто хотим быть тем, кто мы есть. Кто виноват, что в сегодняшнем мире нам приходится убивать и умирать, чтобы хоть кто-то из нас мог выжить? Кем еще может стать оборотень среди людей, кроме ниндзя – демонов ночи?

Бесшумно отъезжает в сторону потайная дверь. Юко, доченька! Перемазанная копотью, осунувшаяся и подурневшая от беременности, но живая! Все это время она была на чердаке; стреляла по мелькающим во дворе теням из заморского арбалета. Не зря Юко значит «Храбрая Защитница»…

Это наша дочь: чтобы оценить ситуацию, ей хватает одного взгляда. На побледневшем лице еще сильнее проступают пятна беременных.

Криптомериевые брусья трещат под ударами тарана, но держатся. Как мы.

Сил говорить у меня нет, но «беззвучной речи» у нас не отнять, пока мы живы.

– Поджигай и уходи.

Юко падает на колени.

– Нет! Госпожа матушка! Нет! Не надо!

– Поджигай и уходи. Мать приказывает.

Дочери не протащить меня по подземному ходу. А со стрелой в животе даже оборотню не выжить.

Юко все понимает. С застывшим, словно маска, лицом она вскакивает и бросается к стенным шкафам. Там стоят бочонки с маслом – и с порохом, купленным у лупоглазых варваров из Нагасаки.

Переворачивая один бочонок за другим, дочь разливает масло. Хоть бы не выкинула от натуги… Чиркает кресало, над масляной лужей заплясали огоньки. Юко поджигает запальный шнур, застывает на мгновение. Низко кланяется и исчезает за потайной дверью. Мы измеряли: этой длины шнура как раз хватит, чтобы добежать в комнату с подземным ходом.

Окованные бревна содрогаются под ударами тарана. Потянуло паленой шерстью: огонь добрался до тела Дзиро.

– Юко, девочка моя! Беги скорее!

Плач. Удаляющийся плач, беззвучный и безутешный.

Мой любимый Норихиро, муж мой! Мы обязательно встретимся. Ведь супружеская связь неразрывна в трех перерождениях.

Волоча непослушные ноги, я ползу в огонь. Он будет добр ко мне, ведь мы с ним одной породы.

Я почти не удивилась, когда наутро обнаружила, что кораблик потерял последнюю мачту. Но с трудом набралась мужества посмотреть в зеркало сквозь пальцы.

Она выглядела как после тяжелой болезни. Лицо осунулось, подбородок и скулы заострились. Жили только ввалившиеся глаза – горели сухим жарким огнем. Показалось мне или нет, что в них были мольба и тень страха?

Она исчезла раньше, чем я успела что-то сказать или сделать.

Трясясь в автобусе по дороге к морю, я изо всех сил старалась не думать о Генке. Снова и снова, как попугай, твердила про себя одно и то же: он жив, если б было… не так… я бы это почувствовала. Он в опасности, но жив, иначе быть не может. Он сильный, умный и упрямый, он прорвется к нам сквозь фронт чужой войны, дойдет, доберется, доползет. Глюк ауф, Генка, глюк ауф. Я тебя жду. Мы все тебя ждем, даже Макс.

Я подошла к кромке воды, зачерпнула горсть и проглотила, давясь от соли. Почему-то была уверена, что этого будет достаточно. А иначе поплыла бы опять к Русалкину камню – и доплыла бы несмотря ни на что. Это знание сидело в голове так, словно само собой разумелось.

– Татьяна-моряна! Татья-а-а-на-а-моря-а-а-на-а! Татья-а-а-на-а-моря-а-а-на-а-а-а! – негромко произнесла я, глядя в море.

Я знала, что мне ответят. И она ответила почти сразу.

– Что надо, чего зовешь? – прозвучало в голове.

– Дело есть. Выбила я деньги. Теперь скажи, как сделать, чтобы они их взяли. И еще скажи, где их найти и сколько им лет.

Она помолчала.

– У тетки моей живут. Да она и не тетка мне – так, седьмая вода на киселе. А никто, кроме нее, девок не пожалел. Вот этот дом…

Перед внутренним взором возникла нечеткая картинка. Знаю, угол Кирова и Орджоникидзе. Саманная мазанка, по окна вросшая в землю, рядом трехэтажная частная гостиница, в которой мы с Романом побывали пару раз. Сколько таких халуп по городу: наследники доживающих свой век стариков-хозяев ждут, пока жилье освободится и его можно будет продать. Земля здесь золотая…

– Слушай сюда. Ирке шестнадцать. Галке восемнадцать летом стукнуло, с ней и будешь толковать. Фамилия – Марченко. Придешь туда завтра поутру. Скажешь, что принесла ошейник для Чопика.

– Для кого?

– Для Чопика! Она поймет. Купи какой-никакой ошейник и покажи ей. Она все сделает, что скажешь.

– Все?

– Все!

Дешевый ошейник я купила в первом же зоомагазине по дороге домой.

Галка Марченко оказалась плотной девахой, загорелой и чернобровой. Выглядела она лет на двадцать с гаком, но, услышав про ошейник для Чопика, мгновенно превратилась в испуганного подростка и только кивала в ответ на каждое мое слово. Я не пожалела, что дома распечатала подробные инструкции: куда ехать, кому звонить и что делать. Вместе с ними вручила ей стопку банкнот и повторила еще раз, что на сделку приеду сама – с деньгами. Она только спросила:

– А здесь, в городе, нельзя?

– Нет.

– Мама так и сказала.

– Когда?

– Ночью… приснилась.

– А что еще она сказала?

– Чтобы вас слушала и молчала в тряпочку, если хотим живы быть с Иркой.

– Правильно. Риелторскую фирму я сама выбрала и обо всем переговорила. А отсюда надо уезжать – туда, где никто не знает, откуда у вас деньги. Их могут искать. Поняла? И никому не говори, куда и зачем отправилась. Скажи, что поехала работу искать.

Галка побледнела так, что на носу проступили веснушки, и кивнула.

– Давай свой телефон.

Она продиктовала номер.