Мама закатила глаза.

Алиса размяла затекшие мышцы. Она размышляла о безобразном особняке, затесавшемся среди сосен. О фальшивой тишине вечерних коридоров, о ночных скрипах, когда просыпаешься в своей девичьей казарме, прислушиваешься перед следующим нырком в страну грез.

Интернат — свобода или тюрьма?

Тюрьма по всем признакам, но любую клоаку можно при желании переделать под себя. Извлечь выгоду. Директрисе Патрушевой, как бы она ни корчила из себя комендантшу Шоушенко, семьи платят за содержание «заключенных», и платят немало. А стало быть, она наемный работник, в том числе Алисы. И после отбоя воспитанников контролирует разве что пожилой охранник, клюющий носом в холле.

Алиса подумала про Игоря Сергеевича Маслова. Высокий, статный, с умными глазами, а говорит как!.. Не лекции, а песни. Они не успели пообщаться, нужно быстрее исправить оплошность.

Из болтающихся наушников скрежетал норвежский металл. Алисе нравилось раздражать маму отголосками грохочущей музыки. А чего мамаша хотела? Сплавить дочурку в детдом и даже не помучиться в дороге?

— Привет. — Алиса продефилировала к бомжу, бородатому и взлохмаченному, в нахлобученной кепке с логотипом девичьей поп-группы Space Girls. — Можно присесть?

Бомж настороженно потеснился.

— Мокро, — пожаловалась Алиса и села прямо на колени остолбеневшему бродяге.

Мороженое таяло, стекая по запястью мужчины. Пахло от бомжа прескверно.

«Неужели так трудно ухаживать за собой? — не понимала Алиса. — Можно же помыться из шланга, да хоть из лужи, чтоб не вонять».

Она поморщила носик, но с колен не встала.

— Как тебя зовут?

— Г-Гриша… — Бомж был смущен и растерян.

Алиса обожала вносить сумятицу в скучное бытие.

— Клевая бейсболка, Гриш.

Она вытащила из кармана пачку, сунула в рот тонкую ментоловую сигарету, прикурила.

— Видел женщину, которая меня сюда привезла?

— Угу.

— Трахнул бы ее? — В синих глазах плясали веселые чертики.

За свою долгую жизнь бездомный видел немало наглых, дурно воспитанных детей, но эта получила бы пальму первенства. Он молчал, покраснев.

— Она везет меня в лес, — сказала Алиса, глубоко затягиваясь. — Там есть дом в чаще. Я думаю, это какая-то тоталитарная секта. Они заставляют нас учить алгебру. Алгебру, Гриш! И все такие строгие, напыщенные, фу… не удивлюсь, если они приносят жертвы своему Пифагору. — Она выпустила колечко дыма. Бомж кашлянул. — Или занимаются групповым сексом. У тебя был групповой секс?

— Э-э-э…

— У меня тоже не было. Я ужасная собственница. Нет, Игорь Сергеевич, конечно, няшка, — вслух рассуждала Алиса. — У меня стоит на него.

Бездомный закашлялся сильнее. Он не видел своих детей много лет, и никогда не видел внуков, но надеялся, что они выросли совсем другими людьми.

— Идет, — встрепенулась Алиса и ткнула сигарету в рот бомжу.

Мама ошалело взирала с порога магазина. Чуть не выронила бутылку пепси-колы.

— Хай! — ощерилась Алиса. — Хау ар ю? Как тебе мой новый бойфренд? Получше прежних?

— Прекрати… — процедила мама. — Прекрати этот цирк. Немедленно в машину!

— Прости, малыш. — Алиса соскочила на асфальт и послала бомжу воздушный поцелуй. — Найди себе работу, и, может, однажды мы встретимся снова.

Малолитражка покатила на север, прочь от города. Бомж посмотрел на фильтр сигареты, багровый от помады, и подумал, что этой девочке не помешает хорошая взбучка.

— От тебя воняет, — отчеканила мама.

— Так пахнет пролетариат.

— Так пахнут сигареты.

— В тебе клокочет классовая ненависть. — Алиса закинула ноги на бардачок.

— Убери.

— А то что? Отдашь меня в интернат?

— Я тебе добра желаю.

— А себе — спокойствия, да?

Над пиками сосен ползли вереницей свинцовые тучи.

Мама заговорила по телефону:

— We were expecting these documents by Friday but our sales department…[1]

Ей бы в лесную школу устроиться. Такая же чинная и надутая, как педагоги пансиона.

— Ты понравилась тому бомжу. Он сказал, ты секси.

— Could we make an appointment next week? I’m really sorry…[2]

— Риал сорри, брозер…

— Ты не видишь, я занята? — цыкнула мама, зажимая ладонью динамик. — Алло, алло? — Она раздраженно убрала сотовый. — Связь пропала.

— Мы в жопе мира. Если меня попытаются изнасиловать, я не смогу вызвать полицию.

— Тебя не будут пытаться насиловать, — парировала мама, — если ты будешь себя нормально вести. Тебе все шуточки шутить, а тот попрошайка мог тебя…

— Что? — выгнула бровь Алиса.

— Ничего.

— Трахнуть?

— Господи. — Мама впилась пальцами в руль. Автомобиль свернул на щебневую дорожку.

— Никто меня не трахнет, — сказала Алиса. В ее руке блеснула перламутровая рукоять. Щелчок — и лезвие расправилось. Вдоль заточенной кромки имелась гравировка. Алиса прочла ласковым голосом: — «Che la mia ferita sia mortale».

— И что это означает?

— «Пусть все твои раны будут смертельными». Корсиканский нож для вендетты.

— Зачем семнадцатилетней девочке нож?

— Затем, что ты отдала свою единственную дочурку в секту. И мне кажется, Валентина Петровна активно практикует каннибализм.

Из окна Артем видел фонтан с зеленой статуей, парковку и турники. Рабочие рассасывались, покидали территорию. Смена заканчивалась. В дом втекали косматые и безобразные тени. Войдя в свою новую комнату, он был уверен, что на кроватях сидят соседи, еще удивился, чего они кукуют в темноте. Но учительница клацнула выключателем. Комната была пуста.

Она сказала, что детей вот-вот привезут. Показала компьютерный класс и кабинет, в котором Артему предстояло заниматься. Парты и стулья — все только купленное. Цветные картинки на стенах и много игрушек. Но сами стены… и странной формы окна… и скрипучие полы…

Артем почему-то вспомнил крематорий, старика в клетчатой рубахе. Ему часто снился этот старик: он нанизывал мальчика на крюк и волок к печам, а рядом кошки безмятежно вылизывали шерсть…