Убранство школы походило на матрешку. Матрешка поменьше — симпатичная, чистая, пластиковая. Матрешка побольше — оскаленная, почерневшая, из дерева и рыхлого кирпича. Панели изъязвлены червоточинами, лепнина коричневая от грибка, и паутина, паутина везде.

И даже нестрашные в общем-то холсты наводили тоску. Арлекин будто облизывался: за напомаженными губами таился частокол желтых клыков. Рыбы косили из невода черные глазища и разевали плотоядные пасти. Гончие псы из охотничьей сценки смахивали на громадных крыс, участники карнавала — на взбесившихся гостей в крематории.

Сквозняки обхаживали щиколотки.

Артем утешал себя видом иностранных автомобилей на парковке, детей, которых мамы вели к зданию. Но приходили иные мысли.

Оля его не любит. В мае Оля закончит школу, уедет, и никогда не навестит сводного брата. Открытку не пришлет. Он останется в этом огромном доме — по сути, в нескольких сплетенных лабиринтами домах — на девять лет. Считай, навсегда.

К одиннадцатому классу он будет седым, горбатым и беззубым.

— Что случилось, милый? — озаботилась пухлая учительница. Артем так и не запомнил ее имени. Слишком много информации, слишком громко скрипят половицы под подошвами. — Ты хочешь пи-пи?

— Да, — еле слышно ответил Артем.

— Вон дверь. Я подожду.

Артем неуверенно двинулся по коридору.

— Не зевай, — поторопила учительница. Улыбка ее была ненастоящей — так мама иногда улыбалась папе. — В два у нас обед.

Артем лучше бы забаррикадировался в одной из комнат, чем смотрел сейчас на еду. Желудок был полон сытной влажной тоской.

Он вошел в туалет, снова поразился высоте потолков. Ряды умывальников как кормушки для скота из документальных фильмов про деревню. Пластиковые кабины, мерцающие трубки. Свет не доставал до дальней стены — и Артем замер, пригвожденный ледяной мыслью.

Там сидит паук.

Гигантский, величиной с ротвейлера, крестовик сплел паутину из тьмы. Вон его кокон, вон он сам в углу, с толстым брюхом и многочисленными лапками. И выпитые, высохшие, опустошенные детские трупики, оболочки в костюмчиках, висят на стенах. Их веки подняты, но за веками нет глазных яблок, нет черепов под сплюснутой кожей. Все выедено.

Артем нервно сглотнул.

Он адаптировался в полумраке постепенно и различал кафельную плитку, грибок и паутину в углу. Но не было ни громадного мутанта-крестовика, ни его несчастных изуродованных жертв.

«Нет никого в шкафу, — говорила мама, когда он просил исследовать гардероб. — И Буки не существует».

Артем повернулся к умывальникам.

Изображение в амальгаме было размыто, словно он смотрел в мутную воду. Зеркала не отражали ничего, кроме одинокой фигуры во мгле, и это была не фигура Артема.

— Мама? — прошептал мальчик.

Женщина в зеркале протянула к сыну руки. Ее силуэт двоился, терялся в белом дыму. Пальцы обуглились, а ногти завились как стружка.

— Мамочка… — Артем шагнул навстречу.

— Ты там не уснул? — Учительница настойчиво постучала в дверь.

Зеркало отражало Артема, кабинки и кафель.

Сквозняк развеял дымку и хрупкую тень матери. Артем моргнул — по щеке скатилась слезинка. Зеленая муха проползла по зеркалу, по внутренней, «зазеркальной» стороне.

— Ты — Краснова, да?

Оля подтвердила и пожала упитанную руку соседки. Сорок вторая комната, второй этаж. Стандартное общежитие — если бы не толщина стен, не тряпичные обои, не лепнина, не вид из окон, не, не, не. Завхоз выдала постельные принадлежности. Оля запихнула в тумбу вещи, чемодан сунула под кровать, рассортировала одежду. Игорь Сергеевич клялся, что в интернате не воруют. Кроме четырех коек, ящиков, стульев и вешалок, в сорок второй были общий стол и общий трельяж. Две кровати пока пустовали, третью занимала…

— Я Соня. Соня Карбышева.

— Очень приятно.

Оля старалась вести себя сдержанно. Она не доверяла ни Соне, ни кому бы то ни было еще. Она была черепахой без панциря. Погорельцем в лагере для беженцев.

— Есть чего загрызть? — спросила Соня с надеждой. Вязаный свитер облегал складки живота.

— Яблоко.

— Фе. — Соня поморщилась. — Патрушева просила устроить для тебя экскурсию. До обеда как раз полчаса.

— Давно ты здесь? — спросила Оля в коридоре.

— С самого начала. Месяц.

— И как?

Соня пожала круглыми плечами.

— Прикольно, — сказала она, поколебавшись. На широком подоконнике погодки зубрили учебник. Малец уткнулся в смартфон. Из комнаты в комнату перебегали девочки в банных халатах.

— Это — западное крыло. Здесь бабье царство. А по ту сторону лестницы — парни живут. Между нами комнаты тех учителей, кто ночует в школе. Ты же с братиком вроде заехала?

— Со сводным, — уточнила Оля.

Она решила, что о брате позаботятся учителя. Элеонора Павловна, или как ее зовут, куда опытнее семнадцатилетней девушки. Хватило этих недель в больнице. И Артем должен привыкнуть, усвоить, что нет ни мамы, ни заменяющей маму тетеньки.

Се ля ви.

— Значит, брата поселили внизу, — говорила Соня, тяжело поднимаясь по лестнице. Панно между вторым и третьим этажами было сколото — над панелями зияло черное пятно. — Внизу живут малыши, в восточном крыле. И учатся, и играют тоже. Северное крыло закрыто.

— Много тут учеников?

— Человек сто. Цены кусаются, сама знаешь.

«Щедрый папочка», — скривилась Оля.

Соня загибала толстенькие сардельки пальцев.

— Еще внизу актовый зал и реа… рекреационная зона. Там мы делаем уроки, отдыхаем. Библиотека… — Соня гримасой продемонстрировала свое отношение к чтению. — Для зануд. А это… — Она подобострастно принюхалась к аромату жарящегося мяса. — Столовая!

Оля изучала третий этаж, мало отличающийся от второго. Такие же длинные сумрачные коридоры, узкие окна, витиеватые узоры порченного влагой потолка. Только запах еды указывал на присутствие здесь живых людей, зато бесплотные тени толпились по обе стороны от девушек.

— На обед, — сказала Соня, — седло барашка, голубиный паштет и щучьи трюфеля.

— Реально?

— Нет, это я размечталась. Гречневая каша, котлеты и свекольный салат. Булочки, но не всем положено.

— Почему не всем?

— Кое-чьи родители договорились с руководством, чтобы их дочерей морили голодом. Знаешь, кто моя мама?

— Кто?

— Фитнес-тренер. — Соня рассмеялась и похлопала себя по бокам. — Сапожник без сапог. Я раньше была худее тебя. Кожа да кости. Но мама свалила в Москву работать, а меня бабуля пирогами потчевала и варениками. И хлеб обязательно. Кто ж вареники без хлеба ест?