хотел, наказал. Даже скучно получилось, вот только здесь, в столице, неладное и заподозрили. Следствие учинили и докопались до истины. Правда, только частичной, но всё-таки приходится быть осторожным. Хотя… он помассировал обожжённую руку. Сейчас она не болела, но иной раз ныла перед непогодой или неприятностями. Тогда в ней ощущалась резь, не слишком сильная, но почему-то она помогала сохранять в голове ясность. Приходили новые идеи и далеко идущие планы. Убийца оставался на перепутье — принести ли сыскной полиции новые заботы или попросту уехать из столицы. Россия велика, скрыться можно в любом понравившемся месте, тем более деньги за годы скитаний прилипали к рукам, словно пыль к вазелину.

Взгляд убийцы становился более стеклянным, веко левого глаза начало мелко подёргиваться. Так бывало, когда возникало желание наказать неугодных людей или тех, из-за которых срочно нужно вносить изменения в план. Хотелось вытащить остро отточенный нож и медленно провести металлическим жалом по горлу, чтобы потом наблюдать, как кровь толчками покидает тело. И эти глаза… Видеть, как в них появляется сперва удивление, а потом — первобытный животный страх. Человек ещё не осознал, но сердцем чувствует, что жизнь вот-вот оборвётся. И больше не будет ходить по земле, не будет иметь никаких желаний господин или госпожа имярек.

Он оперся о подоконник, сжав до боли зубы. Нет, рано уезжать из столицы. Он ещё не наигрался с сыскной полицией в казаки-разбойники. Теперь ему стоит стать охотником, и пусть боятся они. Его ничего не связывает с действительностью, осталось только одно желание — видеть, как обрывается нить, нет, как он сам становится богом и по своему усмотрению обрывает эту нить, связующую жизнь и смерть. Как хрупка, оказывается, она. Одно движение руки — и всё, человек отправляется то ли в ад, то ли рай. Становится неважно, куда. Главное, получена очередная порция удовольствия.

Убийца с минуту постоял без движения. Его начало раздражать всё. Этот день, начавшийся с восхода ненавистного солнца, эта улица, опротивевшая до колик в желудке, эта квартира, в которой он чувствует себя загнанных зверем, посаженным в клетку, это… эти… эта… Но особо стала раздражать полиция. Нож в горле того сыскного агента, или как там они именуются, не принёс ни капли удовлетворения. Только опустошение. То ли они там не поняли смысла его посылки, то ли списали убийство на какого-нибудь мелкого преступника, который не чета ему, успевшему посмотреть в столько остекленевших глаз, что трупов хватит на целую роту.

Он не почувствовал, как, скрипя зубами, прикусил губу, и теперь кровь наполняла металлическим солёным вкусом рот.

— Нет, — прошипел он, — мне рано уезжать. Я хочу развлечься, хочу походить по острию своего ножа. Пусть они бегают, как легавые по столице, и ищут, поджав от страха хвосты.

С кого начать? Глаза убийцы затуманились.

С этого коротышки с усами, возомнившего себя большим начальником? Или с того, который нашёл тело несчастного поручика? А может быть, с тех оставшихся двоих? На мелких клопов, именуемых сыскными агентами, можно не обращать внимания, они без начальников становятся бессловесным стадом.

3

— Господа, мы ничего не упускаем из виду? — Филиппов сел на стул. — Наверное, мы рано начали составлять план.

— Почему? — удивился Кунцевич. — Если вы о дворниках, то мы можем в любую минуту внести в план изменения. Сейчас нам важно, в каком направлении убийца намерен покинуть квартиру, в которой будет находиться.

— Хитрая бестия, — прокомментировал Мечислава Николаевича Лунащук. — Как он умудрился подобрать квартиры так, чтобы они устраивали его и находились в нужных для него местах?

— Михаил Александрович, вы забываете, что большинство жителей на лето уезжают за город, оказываясь от найма квартир. Вот этим обстоятельством воспользовался наш предполагаемый убийца Павел Веремеев.

— Не смею возражать, — задумчиво произнёс Лунащук, — но уверен, что оцепить здания…

— Вы имеете в виду — проникнуть в здания?

— Совершенно верно. Незаметно, как говорится, просочиться в здания нам надо после полуночи…

— Не согласен, после трёх часов пополуночи, — перебил Кунцевич и начал объяснять: — он может вернуться довольно поздно…

— Давайте о времени поговорим позднее, — теперь пришла очередь начальника сыскной полиции перебить чиновника для поручений, — после тех же бесед с дворником. На данную минуту мы с вами, господа хорошие, не знаем, проживает ли наш преступник в обнаруженных нами квартирах. Может быть, они сняты для отвода глаз? — и, заметив недоумённые взгляды Кунцевича и Лунащука: мол, а зачем мы столько времени потратили с карандашами над чертежами? — пояснил: — То, что мы с вами рассмотрели возможные пути отхода преступника, нам понадобится позже. Сейчас дворники нам расскажут обо всём, что им известно о жильце.

— Понятно, — пробурчал себе под нос чиновник для поручений.

— Вы что-то хотите сказать, Михаил Александрович?

— Нет, — покачал головой Лунащук, — но меня занимает другой вопрос. Как побеседовать с дворником? Ведь просто так к нему мы не можем заявиться. Не дай бог, заметит наш преступник. Под видом околоточного тоже нельзя, его может знать в лицо убийца, да и нас тоже. Не хотелось бы Веремеева обеспокоить раньше времени.

— Не хотелось бы, — повторил за чиновником для поручений Филиппов. — Меня беспокоит ещё одно обстоятельство. Если убийство Чубыкина — это предостережение нам, — его лицо исказилось гримасой боли, — то можно ожидать от этого злодея всего, что угодно.

— Владимир Гаврилович, — улыбнулся Кунцевич, — неужели вы думаете, он посмеет поднять руку на сыскную полицию?

— Мечислав Николаевич, он уже поднял. Я напомню вам опять о том же Чубыкине…

— Возможно…

— …который стал жертвой разыскиваемого нами господина. Нет, Мечислав Николаевич, я призываю вас к одному — осторожности. На совести нашего убийцы шесть невинно загубленных душ только в столице, — Филиппов прибавил к общему счёту и поручика, убитого в другой губернии, — помимо известных нам, имеются псковские, и не удивлюсь, если он собственную мать отправил в могилу чужими руками. Кстати, не приходила телеграмма из управления исправника о причинах смерти Надежды Павловны?

— Нет, — усмехнулся Михаил Александрович, — кажется мне, что к морковкину заговенью поспеет.

4

— Владимир Гаврилович, разрешите? — заглянул через час после того, как Лунащук и Кунцевич покинули кабинет, Леонид Константинович, за спиной которого стоял средних лет мужчина с окладистой бородой, по бокам тёмной, а посредине с