– А мне говорили, будто в конце войны его расстреляли.

– Жив, сволочь, и здравствует. Немцы – мастаки на всякого рода постановки.

Это верно. Вот и базу на советском архипелаге втихаря отгрохали. И кто знает, сколько подобных баз разбросано по шхерам и фиордам нашего Севера?…

– Как ты прознал, что я здесь? – привстал дед на локтях.

– Ты же сам написал письмо и вложил его в герметичную фляжку.

– Да, было дело. Нашел на камбузе лист бумаги, выпросил у кока карандаш, украл у механиков флягу. Потом сочинил письмо, закупорил его воском и в надежде на чудо сунул в шпигат легкого корпуса подлодки.

– Оно свершилось, дед; субмарина вышла из базы, и фляжку вытянуло потоком воды наружу. Вскоре ее обнаружили полярники с одного из островов архипелага.

Старик силился что-то сказать, но из коридора донесся топот, лязгнул засов, в открывшийся дверной проем ворвался тусклый свет коридорной лампы. Трое пожилых немецких матросов занесли в карцер и бросили на каменный пол Маринина. Он был без гидрокостюма, но в своем шерстяном белье, местами обильно пропитанном кровью.

– Володя! – потащил я его на свободную кровать.

– Все нормально, товарищ капитан второго ранга, – мямлил старлей. – Все нормально…

Он был очень слаб. Я торопливо осмотрел его, пока дверь не прищемила узкий луч света.

– Сколько взяли крови?

– Прилично. Около литра.

Это много даже для абсолютно здорового человека, а Маринин ранен. Прежде чем дверь со скрипом прикрылась, я успел заметить настоящий резиновый жгут, стягивающий раненое бедро.

Бухнул засов, и карцер снова погрузился во мрак.

– Допрашивали? – спросил я сочувственно, накрывая напарника каким-то тряпьем.

– Пытались узнать, на каком корабле мы пришли в бухту Нагурского.

– А ты?

– Прикинулся, будто теряю сознание.

– Молодец. Все сделал правильно…

Дед напомнил о себе кашлем. Успокоившись, он возился, потом свесил ноги и сел.

– Вам нужно выбираться отсюда.

– Хотелось бы. Пока эти недобитки не узнали истину.

– А в чем заключается истина?

– В том, что в бухте Нагурского нас дожидается не вооруженный до зубов крейсер, а небольшое научное судно. С командой в двадцать человек.

– Это плохо, – закряхтел старик, поднимаясь с кровати.

– Скажи, из базы имеется второй выход?

– Есть. Длинный наклонный шурф, ведущий на вершину скалы. Но воспользоваться им не удастся.

– Почему?

– В шурфе несколько дверей толщиной около полуметра каждая. А ключи от них лежат в личном сейфе Хайнца Мора.

– Тогда остается тоннель. Но для этого нужно раздобыть дыхательные аппараты и поднять задвижку.

– Я могу это устроить, – спокойно произнес дед, словно речь шла о сущей безделице.

– Как?!

– Слушайте меня внимательно…

План был рискованный и имел парочку белых пятен в завершающей фазе. Выслушав старика, я задал единственный вопрос:

– А что, если нам захватить подлодку?

– Исключено, – просто ответил он. – По приказу капитана Мора крышки главного и всех аварийных люков после каждого похода наглухо завариваются. А срезаются только перед началом подготовки к следующей охоте.

Сурово. Значит, других вариантов нет. Времени разжевывать, разбираться и репетировать – тем более. Сейчас проклятая немчура поднимется по наклонному шурфу на вершину скалы, разглядит вместо крейсера беззащитное научное судно и… сначала прикончит нас, затем выведет по тоннелю лодку и разберется с «Академиком Челомеем». А потом ищи ее на просторах Мирового океана…

В общем, я согласился. В конце концов, дед знал о подземелье в тысячу раз больше нас, а в некоторых особенностях разбирался получше немцев.

– Зрения меня лишили, зато остался слух, обоняние и чувствительные руки. – Дед копался в углу около крана с водой. – Все это с лихвой заменяет пару глаз. В особенности там, где не хватает нормального дневного света.

– Как ты потерял зрение?

– Рашер выколол глаза за попытку побега. И за то, что не попал ему в сердце ножом.

– Давно?

– В конце шестьдесят четвертого. В том году спятил командир «Верены» – капитан-лейтенант Ценкер.

– Той лодки, что подорвалась на мине в бухте?

– Точно. Все люди из команды Ценкера умерли от неизвестной болезни. Он тоже доживал последние дни, вот и решил в одиночку выйти в море. Ну, а я готовил свой побег. Тщательно готовил, осторожно, неторопливо. Заранее выточил ключ от хранилища костюмов и дыхательных аппаратов. Разжился и тем, и другим. Подкараулил напоследок проклятого Рашера и всадил в него со всей пролетарской ненавистью кухонный нож. Потом запустил механизм подъема стальной задвижки и сиганул в воду.

– Поймали? – поинтересовался я, словно финал мог быть иным.

Из угла донесся звук отодвигаемого камня, сопровождаемый тяжелым вздохом.

– Поймали. Когда уже вылез на скалистый берег и щурился от яркого солнышка.

– Как же они успели узнать о твоем побеге?

– Очень просто – при несанкционированном подъеме задвижки автоматически включается сирена.

– А по-тихому задвижку открыть можно?

– Да, но для этого надо попасть в жилище Мора.

Я аж зубами заскрипел от чувства безнадежности, охватившего меня.

– Не расстраивайся. Есть один выход, – тяжело распрямил спину дед. – Был у меня припрятан тут инструментик, коим я постараюсь потихоньку отодвинуть дверной засов. А с часовым ты должен разобраться сам.

– С каким часовым?

– С тем, что торчит в коридоре. Неужто не слышишь его размеренных шагов, хриплого дыхания?…

Я изумленно развел руками, забыв о кромешной тьме и слепоте собеседника.

– А я слышу, – усмехнулся он. – Я и ваше дыхание слышал, впервые встретив в тупичке.

– Когда выходил со своего «огорода»?

– Ну да, – перешел он на шепот, перемещаясь к двери.

Кажется, дед немного оклемался: кашлял меньше и передвигался без посторонней помощи. Это радовало и вселяло маленькую надежду.

После пяти минут осторожной возни у двери старик нашел мою руку и заставил присесть рядом.

– Готово, Женя, – наружная щеколда сдвинута.

– То есть хочешь сказать, что дверь открыта?

– Да, – его борода пощекотала мою щеку. – Часовой только что прошел мимо и остановился примерно в трех шагах от проема. Вот только не пойму, с кем он там бухтит. Сам с собой, что ли…