плевать на это обстоятельство. Он ясно дал понять всё о своих приоритетах. Возможно даже, что тот разговор на чердаке был не просто так.

Крис не даст ей спасти Эллиота. Джебедайя займёт его сторону. Эш, очевидно, тоже. Эр-Джей пойдёт за Крисом куда угодно. Перси и Лекси…

Думать о том, чью сторону они займут, не хотелось. Слишком больно.

А что будет, если Эллиота не убивать? Ритуалы имели очень большое значение. После них колдовалось так легко и свободно, что даже у Эр-Джея получалось хорошо. А под конец месяца способности всегда начинали будто барахлить. Эш чаще жаловался на головные боли и неточные предсказания. Джебедайя весь покрывался землёй, потому как одного дара не хватало для того, чтобы поддерживать его могучий сад — приходилось работать руками. Все становились раздражительными и дёргаными. Затем они кого-нибудь убивали и снова любили друг друга. Ритуалы были необходимы для баланса сил. Без них…

Без них не будет магии. Или, может, будет, но колдовство станет куда сложнее и опаснее.

Ковен без магии. Всё без ничего.

Мысль о том, чтобы лишиться магии, вызывала в Ынбёль жуткое чувство пустоты. Она уже давно вплелась в её сознание и тело. Каждая клеточка организма жила и питалась ею. Благодарно её пожирала, выплёвывая волшебные вещи. Даже сейчас, будучи полностью обездвиженной, она чувствовала её вокруг себя. Потерять это чувство? Звучало ужасно.

Но что тогда оставалось? Отказаться от Эллиота? Позволить ковену его убить? Самой убить его? Как это было с Кианом Эшби и Бао Мином?

Ынбёль представила чёрно-белую фотографию Эллиота на столбе у перекрёстка. Представила, как будет смотреть на него целый месяц, пока не появится новая распечатка о пропавшем, а потом ещё и ещё. Пугало не столько то, что на снимке приютится Эллиот, сколько то, что он должен будет стать одним из многих.

Самый особенный человек в жизни Ынбёль превратится в обычный расходный элемент. В мешок крови, который они всемером выпотрошат.

Стоило это представить, как по телу прошла морозная судорога. Желудок скрутило, а на глазах навернулись слёзы.

Она не хочет терять магию. Она боится потерять Эллиота.

Когда Ынбёль наконец смогла пошевелить конечностями, оказалось, что она не очень-то хочет это делать.

А зачем?

Она не представляла, как пойти сейчас к Эллиоту. Тот слал сообщения и звонил, но Ынбёль даже не притрагивалась к телефону — просто не могла. Что она ему скажет? Как на него смотреть, зная, что придётся воткнуть в его живот кинжал?

Говорить с ведьмами тоже не хотелось. Ближе них у неё никого не было, но именно из-за их близости она должна была смириться с тем, о чём даже думать было больно. С ней говорить тоже никто не спешил.

Поэтому Ынбёль пряталась. Она скручивалась в лавке ведьм, рассматривая верёвки с засушенными облаками из ягод, грибов, разнотравья, амулетов и костей. Молчала в пустой ванне. Ела подальше от всех глаз. Дрожала в одеяльном шалаше, слушая траурные надломы в своём дыхании. Плакала, кажется. Даже не пыталась отогнать ужас. Ведь тот, кто заставлял любить, вот-вот лишится сердца: его, возможно, вырежут и выкинут в реку, чтобы оно никому не досталось. Ни мистическим силам — духам хватит крови, — ни Ынбёль.

Ей старались помочь. Своеобразно, абсурдно по меркам человечества, беспорядочно, но в этом хаосе была своя система. Ынбёль ежедневно находила подношения в подушках. Сначала валила всё на Тирана, но быстро поняла, что у кота такого вкуса быть не может.

Среди даров были бусы, конфеты, бусы из конфет (явные пожертвования Лекси). Гербарии, фонарики, светящиеся в темноте браслеты, обёртки с неизвестным наполнением, ступка из сердолика. Кольца настроения, съедобные открытки и гирлянда.

Ведьмы пытались выкупить у неё Эллиота. Скрыть церемониальную кражу жизни за чем-то ярким и праздничным. Покрыть грядущую боль выгодными, как им казалось, подарками. Ынбёль знала их достаточно, чтобы понимать — они искренни. Это не шутка, не неумелая попытка задобрить — они и в самом деле не хотели убивать Эллиота. Они сожалели и были готовы скорбеть вместе с Ынбёль. Скорбеть — не помиловать. Скорбеть — не найти замену.

Ынбёль всё выбрасывала, продолжала молчать и взгляда на ведьм не поднимала. Её не мог напугать теперь даже Перси, который и не очень-то старался. От них с Лекси все ждали поддержки. Что они с Ынбёль поговорят, как-то успокоят. Но роковое «первая любовь» больно ударило и по ним: они ведь тоже друг у друга были первыми во всём. Но отдать Эллиота ради друг друга они были готовы. Их распирали противоречивые чувства, поэтому они предпочитали отмалчиваться.

Меньше всего в это лезли Джеб с Эшем. Их подарки были узнаваемые и не очень-то оригинальные: цветок и зеркало-подвеска. Кто-то безумно старался украсить растение блёстками, но всё осыпалось при первом же злобном взгляде. Выбрасывать горшок с розмарином Ынбёль не решилась. Она подхватила подношение, оставленное у горы чашек, прошлась по коридору, с ноги открыла дверь в комнату, где пахло влажными корнями. Остановилась.

Эш и Джебедайя подняли головы. Они сидели на полу и, кажется, разговаривали с семенами, что лежали в коробке из-под чая. Нормальное дело, но Эш так резко вскочил, будто занимался чем-то запретным и стыдливым. Помолодел на секунду. Отошёл к поднятым шторам, втёк в подоконник, затаился на виду. Это ему удавалось лучше всего — прятаться на глазах у всех. Совсем призрачным стал из-за того, что смотрел на мир сквозь призму чужих взглядов. Эш часто переживал то, что могло или не могло случиться. С ним или с другими. Жуткое или хорошее. Это выматывало. Запутывало. Когда-то он просил вонзать в него любую колюще-режущую вещь, чтобы вернуться в реальность, — в видениях он не чувствовал боли. Потом развил дар так, что ощущал даже чужие мысли.

— Что вы делали? — растерянно спросила Ынбёль, мигом растеряв свой гнев.

— Колдовали, — медленно ответил Джеб, разглядывая горшок с розмарином. — Так, подружка. Если ты хочешь сейчас бросить им, то целься во что-нибудь мягкое. Он скорее пол проломит, чем сам разобьётся.

— Зачем рассказал? — цокнул Эш. — Она в тебя им точно теперь кинет. Прощайся с мозгами.

— Не кину, — буркнула Ынбёль. — Я такое не смогу вылечить.

— Она поумнела, — ужаснулся Джеб и тоскливо покрутил акриловый шар. — Мы больше не сможем над ней смеяться.

Эш поправил тяжёлые шторы, отрезая уверенным:

— Сможем.

Ынбёль помолчала немного, переминаясь с ноги на ногу. Нервно поставила горшок к шкатулке акриловых шаров и безнадёжно рухнула на кровать. По тому, как хрустнули стебли в матрасе, стало ясно — здесь спал Джебедайя. В