– Он заплатит, – не сомневался папуля. – Ведь ты его маленький секрет.

Она кивнула. Она сделает то, что он хочет. Потому что, если она кого и любила, так это папулю.

Машина замедлила ход, и они съехали на грунтовую дорогу. Она все не кончалась и не кончалась. Под шинами хрустели камешки, со всех сторон их обступала непроглядная тьма. Один раз через дорогу метнулось какое-то животное – она успела заметить его вспыхнувшие желтым глаза. Наконец вдали стал вырисовываться дом – невысокий, современный, с плоской крышей и большими окнами. Его было плохо видно, но он все равно казался приветливым, широко распахнувшим для них свои каменные объятия. Она почувствовала облегчение.

– Ну вот, – удовлетворенно выдохнул папуля. – Мы дома.

Если бы люди знали правду о следственной работе, ей не было бы посвящено столько книг и сериалов. Она сокрушала, опустошала – незаметно, потихоньку, пока однажды ее печать не въедалась в детектива раз и навсегда. Расследования бывали страшно утомительными: иногда приходилось часами напролет сидеть и ждать, наблюдать, перекусывать чем попало в компании партнера, с которым могло и не повезти. Время выжирала никому не нужная бумажная работа. Силы выжирали неверные выводы и тупики, в которые они заводили.

Преступники, за которыми приходилось охотиться, которых нужно было непременно поймать, редко оказывались криминальными авторитетами или прирожденными головорезами. Иногда закон нарушали дети. Иногда – больные, умственно отсталые люди. Иногда – просто недостаточно смышленые, неспособные сделать правильный выбор. Они и сами были жертвами. Хантер проработал в участке целых двадцать пять лет. Он не говорил этого. Никогда, никому, даже своей жене Клэр, хоть она наверняка и так это чувствовала. Не говорил, но знал, что потратил свою жизнь впустую.

Люди зациклились на концепции справедливости, на венчающих преступления наказаниях, на расчистке улиц от малейших угроз, на славной цели засадить всех нарушителей туда, где им самое место. Но система не работала – как и многие другие системы. Мир был слишком большим. Даже сейчас, когда технологии позволяли поминутно сужать область поиска, некоторым людям удавалось попросту исчезать.

– Не принимай все так близко к сердцу, – посоветовал Эндрю, устроившийся на пассажирском сиденье.

Когда они остановились на подъездной дорожке его дома, солнце уже клонилось к закату. Поиски сбежавшей девочки не принесли ничего, кроме встречи с подонками, из-за которых теперь они оба задавались вопросом, куда катится этот мир. Татуировки, пирсинг, невидяще вылупившиеся в экраны глаза. Когда-то «Бухта Томми» была байкерским баром, диким местом, где то и дело происходили драки и бандитские разборки. Какая скука, какая ностальгия. Какая мука – смотреть на то, во что «Бухта» превратилась теперь. Все окна были плотно задернуты, по помещению разливалась вечная полночь. Музыка ревела, стробоскопы словно бил нервный тик. Пустые лица посетителей не оставляли места для сомнений: все они, все до единого, были накачаны таблетками, а может быть, этой новой дрянью, кратомом – законным побратимом опиума. В баре отиралось множество потерянных детей, похожих на зомби – таких же спотыкающихся, с такими же мертвыми глазами. Дженни там не было.

Хантеру ужасно не хотелось огорчать ее мать еще новыми печальными подробностями.

– Ты никогда не думал все же уйти на пенсию? – поинтересовался Эндрю. На красивые ухоженные газоны, обрамлявшие его улицу, опускались сумерки. Откуда-то доносилось жужжание газонокосилки. – По-настоящему уйти.

– И чем коротать время? Работать над ударом слева?

Эндрю передернул плечами. Когда-то он был крупным парнем – теперь же словно сдулся. Тощий, как щепка, он как будто ждал, что снова поправится: гардероб Эндрю не обновлял, одежда на нем болталась.

– Так люди и поступают, – заметил он. – Запишись на какой-нибудь курс. Постолярничай. Разве раньше тебе это не нравилось?

Клэр тоже хотела, чтобы он ушел на заслуженный отдых. Хотела путешествовать. Хотела брать уроки бальных танцев.

– Может, и нравилось.

– Я просто интересуюсь. Ты выглядишь усталым.

Он и в самом деле устал.

Но… Но… Как перестать быть овчаркой? Когда овцы повсюду, а волки не дремлют. Он услышал про эти три типа людей в одном фильме[42], и классификация показалась ему правдоподобной. Он разве что добавил бы в список пастухов и пастушек – тех, что сидели в патрульных и пожарных машинах, в неотложках, тех, что сражались на фронтах Родины и далеко за ее рубежами. Тех, что охраняли границу между добром и злом. Пока овчарки высматривали хищников и возвращали потерянных ягнят в стадо.

Эндрю вылез из машины, растерянно потер лысеющую голову.

– Если снова захочешь компании – звони.

Хантер двинулся в сторону дома. Тишина района среднего класса, в котором жил Эндрю, сменилась шелестом шин по пригородной дороге. Клэр работала в сфере продаж медицинских товаров. Место было прибыльным, что позволило им приобрести раскинувшийся на двести соток идиллический участок с огромными разлапистыми деревьями, ручьем и большим загородным домом. Хантер загнал машину в гараж, заглушил двигатель, проверил почтовый ящик – сплошные рекламные листовки и каталоги – и вошел в дом.

Он предполагал, что застанет жену дома, на кухне, за готовкой или чем-нибудь еще в компании монотонно бубнящего телевизора. Вместо Клэр на кухне его ждала записка с напоминанием о сегодняшнем собрании книжного клуба, куда жена и отправилась, и о заботливо оставленном в холодильнике ужине. Хантер был рад одиночеству, из-за чего почувствовал себя немного виноватым.

Он собирался поднять свои старые записи по делу Бэр – и не хотел ловить на себе неодобрительные взгляды Клэр.

– О некоторых делах, Хант, лучше забыть, – наставительно говорила она.

В последнее время люди помешались на идее забывать, отпускать проблемы. Хантеру казалось, что отпускали они непозволительно много. Та же Перл – не осталось никого, кто хранил бы о ней память. Девочка-подросток, из плоти и крови, с сердцем, с душой, – была стерта из этого мира. Хантер гордился тем, что не забывал ее – единственный во всем белом свете.

Люди пропадали. Пропадали дети. Поначалу из их исчезновений всегда раздувалась шумиха. Бесновались средства массовой информации, оголтело прочесывали города поисковые группы и волонтеры, новостные ресурсы обгладывали каждую всплывшую деталь, родители в голос рыдали на бесконечных пресс-конференциях. Так проходили дни. Недели. Новых зацепок не появлялось – и люди возвращались к обычной жизни. Больше им ничего и не оставалось. Жестокая правда заключалась в том, что некоторые вещи – и даже люди – исчезали бесследно, навсегда. И вечное ожидание, вечное непонимание могло превратить жизнь в настоящий ад.