Майкл наблюдает за происходящим с едва заметной улыбкой на лице. Он наклоняется, чтобы что-то прошептать Элизабет. Она хихикает.

Бейли бросает на них мятежный взгляд. — Что тут смешного?

Белль вопит громче и крепче сжимает руку.

— Мам, дай мне посмотреть, смогу ли я помочь, — бормочу я.

— Ты? — Хрипит мама, выглядя потрясенной.

Я бегу по дорожке и присоединяюсь к Алистеру и Кении на крыльце. Раздраженные родители безуспешно пытаются убедить свою дочь оставить своих друзей.

Алистер выгибает бровь, когда я подхожу к Белль.

— Я справлюсь, — говорю я ему.

Он не двигается.

Кения кладет руку ему на плечо, и только тогда он отступает.

Я присаживаюсь на корточки перед Белль. — Привет, милая. — Я нежно беру ее за руку и опускаю ее так, чтобы она не закрывала ее лицо. — Ты хочешь, чтобы я убедил твоих родителей за тебя?

— Да, — она фыркает и смотрит на меня своими милыми карими глазами.

Кения и Алистер оба уставились на меня, когда я поднялся во весь рост.

Я кладу руку на плечо Белль. — Ребята, не могли бы вы, пожалуйста, подумать о том, чтобы оставить Белль здесь с Бейли и Майклом навсегда?

— Навсегда? — Белль вздрагивает и вздергивает подбородок.

— Разве ты не этого хочешь? — Я снова присаживаюсь перед ней на корточки.

Она качает головой, и на ее глазах появляются новые слезы. — Я просто… не хочу… уезжать.

— Но если ты уйдешь, тогда угадай, что? — Я наклоняюсь ближе и шепчу: — Ты можешь вернуться и повеселиться еще больше. Но если ты будешь оставаться, и оставаться, и оставаться вечно, то это наскучит.

— Нет, этого не будет, — возражает Белль.

Она точно дочь Алистера. Упрямая, как ее отец.

Я неодобрительно смотрю на Алистера за то, что он создал такого волевого отпрыска, а затем снова перевожу взгляд на Белль. — Когда я был маленьким, у меня тоже были лучшие друзья. И я не хотел, чтобы они когда-нибудь уходили. Но ты знаешь, что происходит, когда ты позволяешь уйти лучшим друзьям?

— Что?

— Они возвращаются. И это лучшее чувство в мире. Разве ты не хочешь это почувствовать?

Она думает об этом, а затем кивает.

— Тогда отпусти ногу Бейли и скажи ”пока".

Белль отбрасывает волосы с лица и медленно убирает руки от Бейли. Парень отскакивает назад так быстро, что очки чуть не слетают с его носа. Он бежит прямо к Элизабет, которая стоит в стороне, и наклоняется к ней, бормоча, чтобы она перестала смеяться.

Кения берет Белль за руку. — У тебя хорошо получается, Хадин.

— Потому что он сам ребенок, — бормочет Макс.

Я хмуро смотрю на него.

Он пытается ответить свирепым взглядом, но его устрашающий взгляд прерывается легкой улыбкой.

— Бет, пора идти, — зовет Дон свою дочь.

— Хорошо. — Элизабет машет Майклу, который машет в ответ с мягким выражением лица. Она поворачивается к Бейли и машет следующей. Бейли улыбается и поправляет очки на носу.

Макс раскрывает объятия, и Бет бросается к ним, позволяя ему поднять ее и отнести в машину.

Я еще раз прощаюсь со всеми и возвращаюсь к маме.

Она бросает на меня изумленный взгляд. — Что это было?

— Что было что? — Спрашиваю я, пристегивая ремень безопасности, когда Уилл заводит машину.

— С каких это пор ты так хорошо ладишь с детьми?

С тех пор, как я узнал, что у меня он тоже будет. — Я от природы хорош во всем, мам. Ты уже должна это знать.

— Ты от природы хорошо действуешь мне на нервы.

Я прячу ухмылку, прикусывая внутреннюю сторону щеки. — Я стараюсь изо всех сил.

Она хмыкает. — Теперь, когда у нас есть минутка, я хотела поговорить с тобой о припадке у твоего отца.

Я замираю.

Мама продолжает: — Он сказал, что это не имеет никакого отношения к вашему разговору. Это правда?

Чувство вины густым слоем покрывает мою кожу. Сегодня я не хотела причинять папе боль. Наблюдение за тем, как он впадает в шок, напугало меня до чертиков, но это не меняет того, насколько противоречиво я себя чувствую.

Я все еще борюсь со всем, что он мне сказал. Кого я должен винить, если не своего отца? Куда мне теперь девать всю свою вину, стыд и гнев?

Мама понижает голос. — Вы говорили об Олли?

Из машины высасывается весь воздух. Я медленно тянусь к окну и опускаю его. Ветерок треплет мои волосы и приносит аромат дождя.

Мама поднимает изящную руку и сжимает ремень безопасности, как мяч для снятия стресса. — И ты, и твой отец по-разному пережили смерть Олли. Сразу после похорон твой отец ходил взад-вперед перед комнатой Олли, как призрак. Он заходил и трогал вещи, а затем ставил их на место. Снова и снова.

Я опускаю взгляд.

Я не хочу сейчас жалеть папу. Я не хочу думать, что мое горе и его — одно и то же.

— Никто не понимает любви родителей к своему ребенку. Пока они сами не станут родителями.

Мои глаза устремляются к ночному небу. Проект Вегас по-прежнему всего лишь точка на экране, но я понимаю, о чем говорит мама. Несмотря на то, что я еще не держал на руках нашего ребенка, я уже обожаю его или ее.

— Иногда нас шокировало воспоминание о том, что Олли не был нашим биологическим сыном, — признается мама. — Он был таким замечательным, таким любящим. Твой отец видел в Олли большой потенциал. И он был таким. — Ее голос срывается. — Он не был моей плотью и кровью, но он был ребенком моего сердца.

У меня горят глаза. Я прижимаю лицо ближе к окну, чтобы ветер сдерживал слезы.

— После того, как мы потеряли его, твой отец хотел сжечь компанию дотла. Он был так опечален. Но он думал о тебе и о твоих будущих детях. Он подумал обо всей тяжелой работе, которую Олли проделал, чтобы оставить тебе наследство. Поэтому твой отец продолжал это делать. Он поддерживал гоночную трассу открытой. Он спонсировал больше команд. Он все дальше и дальше проникал в твой мир, потому что хотел, чтобы ты знал, что для тебя есть место. Точно так же, как было место для Олли.

Я закрываю лицо рукой. Мои плечи сотрясаются от беззвучных рыданий.

Мама сжимает мою руку. — Твой отец не идеальный человек, Хадин. Ни в коем случае. Он совершал ошибки. Более чем изрядную долю. Но я могу сказать тебе одно — твой отец любит своих сыновей. Их обоих. И все, чего он хочет, это дать им то, чем они могут гордиться.

Я беру себя в руки и смотрю на нее с красными глазами. — Да, ну, иногда папина форма "отдачи" больше похожа на запихивание ее тебе в глотку.

— Я говорила, что он несовершенен, не так ли? —