Это всегда помогало. Всегда.

Он постарался забыть. Постарался не думать. Заглянуть в себя и отыскать любовь к этой женщине. Любовь, которая позволяла ему держать зверя на цепи. Любовь, которая напоминала ему о том, зачем он раз за разом покидает город. О том, зачем он сражается. О том, кого хочет защитить. И к кому вернуться.

Заглянул, но не увидел ничего, кроме злости и ярости. Злости и ярости, которые обещал никогда не приносить в дом. Злости и ярости, которые ненавидел.

И в тоже время всем сердцем любил.

Глава 10. Клетка. Часть 6

Еду подали быстро. Подчиняясь инструкциям Элизы, слуги расстелили кремового цвета скатерть, достали дорогие хрустальные фужеры, которыми, пожалуй, ещё ни разу не пользовались. Выложили на овальное блюдо, с синей, цвета их дома, каймой по контуру, рыбу, обваленную в подсоленной рисовой крошке для придания мясу золотистого цвета и порезанную на аккуратные, сочащиеся жиром кусочки. Расставили миски с соусом и овощами. Принесли из погреба бутылку южного, подслащённого вина, которая теперь отражала подрагивающее пламя свечей.

И Элиза чувствовала смесь гордости и удовлетворения, глядя за тем, как Персиваль и Аллек с аппетитом кладут себе в рот один кусок за другим. Ужин должен был пройти идеально. И так бы случилось, если бы собраться с мыслями было столь же легко, как накрыть на стол.

Персиваль был даже более угрюм и замкнут, чем обычно. После их встречи у ворот, он поднялся в свой кабинет, — как Элиза решила, — переодеться. Но через какое-то время, она обнаружила мужа сидевшим в кресле всё в том же мундире и сжимавшим в руке трофейный клинок отца в золотых ножнах. Он даже не сразу заметил Элизу, а затем лишь кивнул и сказал, что спустится через пару минут.

Подобное случалось и раньше. Возвращения часто тяжело ему давались. И именно Элиза своими разговорами, своим теплом, своей любовью вытаскивала его из этой бездны. Возвращала себе. Она чувствовала, что и в этот раз ему это нужно. Чувствовала, как что-то жжёт его изнутри. Знала, что должна помочь ему, знала, что в этом была её роль. Вот только не находила на это сил и искренности.

Все её мысли были увлечены другим. Ей хотелось поговорить с ним. О том, что случилось с ней. О том, что будет с ней дальше. Но никак не удавалось улучить для этого подходящий момент, и чем больше проходило времени, тем неуютнее она себя чувствовала.

Она решила не рассказывать о визите в больницу. Решила, что сейчас не время для этого. И не стоит беспокоить мужа тем, что доктор Эдмундс описал, как: «Скорее всего, ничего серьёзного». В конце концов, у неё не было оснований ему не верить. Рациональных, по крайней мере. А значит всё, что мог бы сделать Персиваль — лишь повторить слова доктора, предполагая, что её это утешит, а не разозлит.

А вот о том, что случилось в храме она должна была поговорить. Попросить совета или даже помощи. Постараться принять решение, или... быть может, получить на него благословение мужа. Его разрешение, его поддержку. Но чем больше она прокручивала в голове заготовленную речь, тем больше путались в ней слова, казались бессмысленными и неуместными.

Так что они молчали. Элиза в очередной раз вздрогнула от смеха сына — заливистого, громкого, заглушавшего её мысли. Он был рад встрече с отцом, и это почему-то её злило. Кажется, Аллек рассказывал о том, что происходило на его занятиях последнюю неделю. Восторженно и самозабвенно. Она поймала его искрившийся жизнью взгляд, заставила себя улыбнуться, хоть и понятия не имела, что именно он сказал.

— Я перенесла отлёт Аллека на завтра, — слова стали неожиданностью даже для неё. Элиза собиралась аккуратно подвести к этому, а не рубить с плеча. Сын тут же перестал смеяться. Недоверчиво посмотрел на неё.

— Но... Я думал, что смогу провести какое-то время с отцом.

Элиза поморщилась.

— Вы улетаете перед выходом Иль’Пхора из облаков. — сказала она жёстко. В конце концов, обратного пути уже не было. — Прости, что Бог испортил твои планы.

— Но... — Аллек сжал губы, как порой делал отец. Но в его случае, это выглядело жалобным и обиженным, а не серьёзным. — Почему бы мне не позаниматься здесь ещё какое-то время? Вряд ли Иль’Тарт был готов к таким изменениям, и... что, в самом деле, со мной может случиться здесь?

— Все твои сверстники улетают завтра, и я уже договорилась с капитаном Барделлом. — А затем, как кидают объедки дворовой собаке, добавила: — Отец может отвезти тебя в порт.

Аллек бросил взгляд на Персиваля — умоляющий, полный надежды. Но Перси едва взглянул на него и, похоже, даже не слушал. Затем едва заметно кивнул, и Аллеку оставалось лишь вздохнуть, ещё сильнее стиснув челюсти. Он умел это. Терпеть. Стоило признать, от Персиваля он учился не только плохому.

Наконец им подали чай и фруктовый пирог, который Элиза поручила сготовить Брите. Он был свежим, сочным и воздушным. А также приторно сладким. Аллек покончил со своим куском в три укуса, откинул полотенце, всё ещё демонстрируя своё негодование, и убежал в комнату. Элиза подняла глаза на мужа. Она совершенно не слушала, о чём говорил Аллек всё это время, но теперь, в густой тишине, сидеть стало и вовсе невыносимо.

— Давно не ел домашнюю еду.

Голос Персиваля прервал её мысли, и она, будто бы по сигналу, бросилась в атаку:

— Два дня назад я ходила в храм Иль’Пхора, в трёх улицах от нас. Отреставрированный Олси.

Элиза выпалила эти слова и тут же почувствовала, что краснеет, будто призналась в измене. Боги, и чего она так боится? Она ведь не сделала ничего дурного. Даже не приняла решение о своих планах. Или всё же приняла, раз договорилась о переводе Аллека в другой блок академии на неделю раньше срока?

— Вот как? — прожевав кусок пирога, спросил Перси без особого интереса. — Я слышал, последние пару лет многие ходят в храмы — оттого, они и украшают фасады золотом. Женщины молят богов о помощи. Мужчины, не вступившие в армию, молят о прощении за свою трусость. Жаль только, что Иль’Пхор, как всегда, не слышит ни тех ни других.

Элиза вздрогнула от того, с какой ненавистью это было сказано. И те и другие занимаются