Того незначительного числа рабочих рук, на которые Хавелаар имел право по закону, хватало для очистки от сорной травы и кустарника только ничтожной части усадьбы, непосредственно примыкавшей к дому. Все остальное в несколько недель превратилось в дикую чащу. Хавелаар написал резиденту, прося средств на очистку, — или путем прибавки к жалованью, или же путем присылки заключенных из других округов. На это он получил отказ, но с разъяснением, что имеет право заставить работать на своей усадьбе людей, которые им лично в административном порядке присуждены к «принудительным работам». Это хорошо знал и сам Хавелаар, но он не пользовался этим «правом» ни на Амбойне, ни в Менадо, ни в Натале, ни теперь, в Рангкас-Бетунге. Ему противно было в виде наказания за мелкие провинности заставлять людей чистить его сад. Он часто спрашивал себя, как могло правительство до сих пор оставлять в силе порядок, который невольно вводил чиновника в соблазн наказывать провинившегося, сообразуясь не с важностью самого проступка, а с размером и состоянием усадьбы! Одна мысль, что наказанный, и даже справедливо наказанный, хоть на минуту мог бы подумать, что приговор объясняется своекорыстием судьи, — одна эта мысль заставляла Хавелаара отдавать предпочтение тюремному заключению, хотя вообще он не был его сторонником.

Вот по каким сложным причинам маленький Макс не мог играть в саду, а Тина не получала от цветов того удовольствия, на какое она рассчитывала, увидев их в день своего приезда в Рангкас-Бетунг.

Конечно, эти и другие мелкие неприятности не оказали влияния на настроение семьи, имевшей столько возможностей построить прочное домашнее счастье. Не этими мелочами объяснялось хмурое настроение Хавелаара после объезда округа или после беседы с тем или иным просителем. Мы знаем из его речи к главарям, что он собирался исполнить свой долг — уничтожить несправедливость, а из приведенных мною застольных бесед читатели, надеюсь, убедились, что перед ними человек, умеющий распутывать то, что для другого осталось бы темным. Мы вправе поэтому заключить, что из происходившего в Лебаке лишь немногое ускользало от его внимания. Знаем мы также, что он следил за своим нынешним округом еще и ранее, и уже в тот день, когда Фербрюгге встретил его в пендоппо (с описания которого начинается мой рассказ), Хавелаар показал ему, что кое-что смыслит в своей новой сфере деятельности. Личные расспросы на месте подтвердили многие его предположения, из знакомства же с архивом ему стало совершенно ясно, что округ, порученный его управлению, действительно находится в крайне печальном состоянии.

Из писем и заметок своего предшественника Хавелаар убедился, что тот пришел к тому же выводу: его переписка с главарями состояла из угроз, приказаний, упреков; становилось понятно, почему тот в конце концов заявил, что обратится непосредственно к правительству, если такому положению вещей не будет положен конец.

Когда Фербрюгге рассказал об этом Хавелаару, тот ответил, что его предшественник поступил бы неправильно, потому что ни в каком случае ассистент-резидент Лебака не имеет права обходить бантамского резидента; это было бы неправильно и по существу, потому что нет оснований предполагать, что такое важное лицо, как резидент, взял бы под свою защиту насильников и угнетателей.

Хавелаар был отчасти прав в том смысле, что действительно нельзя было предположить, чтобы резидент был прямо заинтересован во всех тех злоупотреблениях, которые приводили ассистента в негодование. Однако была же какая-нибудь причина, из-за которой он неохотно принимал меры по жалобам предшественника Хавелаара! Мы знаем уже, как часто они беседовали между собой о царящих злоупотреблениях. Интересно будет поэтому выяснить, почему такой крупный чиновник, как резидент, который, казалось, еще больше, чем ассистент- резидент, должен заботиться о торжестве права, фактически все время ему препятствовал.

Еще когда Хавелаар останавливался в Серанге, в доме резидента, он расспрашивал его о лебакских злоупотреблениях и получил ответ, что «так оно в большей или меньшей степени повсюду». Хавелаар этого не мог отрицать, ибо нет на свете страны, в которой все бы обстояло благополучно. Но Хавелаар полагал, что это не может быть основанием для сохранения злоупотреблений там, где они уже обнаружены, и в особенности если он, ассистент-резидент, собственно, и призван сюда затем, чтобы бороться с ними. Что же до «большей или меньшей степени», то эта формула к условиям Лебака не подходила, так как здесь уместно было бы говорить о степени исключительно высокой. На это резидент ответил, что в округе Чирингин, также принадлежащем к Бантаму, дело обстоит еще хуже.

Если допустить, — а допустить это можно, — что резидент не извлекает никакой непосредственной выгоды из угнетения населения и произвола, то возникает вопрос: что же заставляет тогда многих резидентов, вопреки присяге и прямому долгу, так часто терпеть злоупотребления, не донося о том правительству?. Всякому, кто над этим задумается, должно показаться странным такое равнодушное отношение к злоупотреблениям, как к чему-то лежащему вне сферы его служебной деятельности. Я попытаюсь изложить причины этого явления.

Прежде всего само получение дурных известий есть уже нечто неприятное: плохое впечатление, которое эти известия производят, как будто оставляет некоторые следы на том, кому на долю выпало их сообщить. Если уже одно это для иных является достаточным основанием замалчивать многое, то тем более такое замалчивание имеет место, в случае если существует опасность, что именно ты будешь признан виновником печальных обстоятельств, о которых сообщаешь.

Правительство Нидерландской Индии предпочитает сообщать в метрополию, что все обстоит как нельзя лучше. Резиденты делают донесения правительству в таком же духе. Ассистент-резиденты, сами получая от контролеров одни успокоительные отчеты, предпочитают не сообщать резидентам ничего неприятного. Отсюда в официальной переписке — искусственный оптимизм, вопреки не только истине, но и собственным высказываниям самих оптимистов, когда они обсуждают дела устно, и в полном противоречии с их письменными отчетами. Я мог бы привести множество отчетов, которые восхваляют до небес благоприятное состояние резидентства, тогда как цифры, приложенные к этому же отчету, уличают их во лжи. Если бы дело шло не об очень серьезных вещах, такие примеры могли бы вызвать смех. Поражаешься наивности, с которой в подобных случаях утверждается самая явная неправда, причем автор отчета несколькими строками ниже сам же себя и разоблачает. Ограничусь одним примером, хотя мог бы привести множество ему подобных.

Среди документов, лежащих предо мною, находится годовой отчет одного резидентства. Резидент отмечает расцвет торговли и утверждает, что повсюду наблюдаются признаки величайшего благосостояния и оживленной деятельности.