– Нет. Спать хочется.

– Спи.

Лида послушно закрыла глаза. Я встала и уже открыла дверь, чтобы выйти, как она позвала:

– Маша…

– Да?

– Иди сюда…

Я вернулась, пододвинула её ноги и села. Лида лежала с закрытыми глазами и дышала, как дышат пьяные люди, – тяжело и глубоко.

– Маша… Ты Илье не верь. Арсений попросил его по… поу-ха-жи-вать… за тобой.

– Что?!

Лида открыла глаза. Повернулась. На её лице отразилось усилие.

– Да. Он с ним говорил. При… при мне. Сказал, что ты переживаешь… сложный период… не мог бы он… развлечь…

Она замолчала, облизнув губы.

– Разве они знакомы?.. – Собственный голос доходил до меня, словно со стороны.

– Отец Ильи – поклонник театра. На премьеры… Яйца, мёд…

– Но зачем?!

– Из-за меня. – Лида слабо улыбнулась. – Я его ревновала. Но не только. Он, правда, хотел… чтобы тебе было хорошо. Правда.

– Вот, значит, как… – вслух подумала я. Мне стало как-то грустно и скучно. Очень грустно и очень скучно.

– Ты что, обиделась? – Она открыла мутные глаза и вгляделась в моё лицо. – Ты обиделась, да?

– Я пойду. – Я встала с кровати.

– Нет, постой. – Лида сделала движение подняться, но у неё не вышло. – Постой… Маша… Он хотел, как лучше…

– Ну, конечно, – сказала я. – Хотел, как лучше, а получилось, как всегда. Спокойной ночи.

– Прости меня… – Донеслось из комнаты, когда я уже закрывала дверь. – Маша, ты прости меня…

Я шла через дворик и чувствовала, как меня заполняет густое, кисельное, как туман, разочарование. Мне стало спокойно и почему-то зябко. Не хотелось разбираться кто, что, кому, зачем; не хотелось вообще ни о чём думать.

Я поднялась в номер к брату. Леон рассматривал фотографии на экране фотоаппарата. Он покосился на меня одним глазом.

– Ты заходила к Марлен?

– Да.

– Как она?

– Спит.

– Бедняжка, – сказал Леон. – Бедная, бедная Марлен! Полюбила ветер. Я, между прочим, ей так и сказал: «Марлен, вы полюбили ветер, стоит ли расстраиваться, что он улетел?» Так что с Арсением?

– Счастлив.

– А что он думает о своей невесте?

– Он и не собирается о ней думать. Сеня вообще ни о ком не думает. Ему сейчас никто не нужен.

– А, – понимающе протянул Леон. Отложил фотоаппарат и посмотрел на меня.

– А ты что-то бледненькая. Ты как себя чувствуешь?

Я села на кровать.

– Что такое? – насторожился Леон.

Я раздумывала, рассказать ему или нет. Представила, как безрадостно и тяжело мне станет обсуждать Лидкины откровения, и решила промолчать об этом.

– Да ничего в общем-то. Обычный вечер.

Разочарование лежало внутри меня холодным камнем, до которого не хотелось дотрагиваться. Потом. Я подумаю об этом потом.

Леон по-своему истолковал мою реплику. Оглядев меня с ног до головы недоверчивым взглядом, он предложил:

– Пойдём пошляемся по торговым палаткам?

Мы вышли на площадь и смешались с толпой. Бродили среди продавцов и покупателей, зевак, пьяненьких компаний и прочей публики, останавливаясь только у палаток с едой и напитками. Когда мы уже порядком отупели от топтания на шумной площади, позвонил Арсений. Он сказал, что хочет пойти с нами на концерт.

Арсений нашёл нас быстро. Через десять минут он стоял рядом, будто гулял здесь с самого начала, по-прежнему счастливый, по-новому чужой. Я посмотрела на него и поняла, что во мне нет сил даже на то, чтобы его ударить. А он и вовсе ничего не замечал.

Мы сели, где нашлись места, – в середине скамеек, через проход между рядами, в центре импровизированного зрительного зала, и оказались прямо напротив сцены. Я не хотела быть рядом с Арсением и надеялась, что Леон сядет между нами, но Сеня топтался, высматривая Юлю Маковичук, и в итоге уселся рядом со мной. Поляна быстро заполнялась. Впереди возвышалась сцена, увитая шарами и лентами, с корзинами цветов по краям. У сцены и за ней шли последние приготовления, носились и прыгали по лестницам помощники артистов, сами артисты, уже в костюмах; люди в комбинезонах заносили и устанавливали отражающие экраны, софиты, привязывали какие-то верёвки. Леон возился с фотоаппаратом, а Арсений, вытянув шею и подавшись вперёд, поедал глазами эту суету.

– Это для неё, – не глядя на меня, сказал он. – Сегодня Юля будет на качелях. Она ещё не выступала на качелях после того, как упала. Это случилось в Новосибирске. Осенью прошлого года. Очень похоже на подготовку к спектаклю, – продолжал говорить Арсений, повернувшись ко мне. Лицо у него было возбуждённое. – Перед началом премьерного показа… Кстати, она боится высоты. И качелей тоже боится.

– Я вижу, Юля Маковичук – храбрая женщина, – невозмутимо отозвался Леон, – она только и делает, что совершает то, чего боится.

Арсений мельком взглянул на него и снова повернулся к сцене. Мне показалось, слова Леона не дошли до него. На сцене ведущий – мужчина в рубахе и шароварах – дул в микрофон и будничным голосом повторял «раз, раз, раз», стуча по микрофону пальцами. Ведущая, девушка в расшитом сарафане, что-то говорила ему сквозь концертную улыбку и косилась на зрителей, стоявших в проходе. Наконец, микрофон пронзительно взвизгнул и загудел. Ведущий тут же выключил его, снова включил и сильным, просторным голосом начал:

– Добрый день, дорогие гости фестиваля «Русские узоры»!

Арсений вдруг вскочил и бросился куда-то вдоль рядов. Я решила, что он заметил кого-нибудь из Юлиной свиты, а он вернулся запыхавшийся, сжимая в руках бинокль.

– Теперь каждую чёрточку могу разглядеть…

Он глядел в бинокль, но быстро устал, затёр глаза пальцами и сунул бинокль мне. Я посмотрела, и в этот момент Юля Маковичук появилась сбоку сцены и тут же пропала. Я успела разглядеть её профиль и то, что сегодня она была в ярком гриме. Отложив бинокль, я взяла Арсения за руку и, когда он повернулся, отчётливо сказала:

– Зачем ты просил Илью ухаживать за мной?

– Какого Илью? – отозвался Арсений. Взгляд у него было отсутствующий.

– Председателя местного колхоза.

– Председателя местного колхоза… – протянул Арсений, и видно было, что он не понимает смысла произнесённых слов. Сейчас это был другой Арсений: не тот, который ревновал меня к каждой тени, и даже не тот, который писал мне смс пару дней назад. Сегодняшнему Арсению было всё равно, с кем я и кто со мной. Он был всецело в своём мире, охвачен любовной лихорадкой, которая сквозила в каждом его движении, мерцала на дне зрачков, вспыхивала в улыбке, бросала отсветы на скулы, морщинку лба. Арсений напомнил мне кого-то другого, так же хорошо знакомого… Нику! Да, Нику, – с её неуправляемой тягой к Арсению. Слова обвинения застряли у меня в горле. В голове мелькнуло: «Вот к чему привела эта стихия Нику. К чему приведёт она Арсения?»