Официантка вышла и стала протирать столы и стулья. Мимоходом она сняла со стены афишу, ногтём подцепила упрямую кнопку и, шёпотом выругавшись, скомкала всё это и сунула в карман фартука. Наступали будни.

Немного погодя пришёл Леон. Я смотрела, как он идёт через площадь. Он сел за мой столик и заказал кофе.

– Вот и всё, – сказал он. – Финита ля комедия. Жаль, ты не видела фейерверка, он был восхитителен. Хочешь посмотреть съёмку?

– Не хочу. Скажи, ты не передумал ехать сразу? – спросила я.

– Нет. Рано утром идёт питерский поезд. Я уже заказал билет. Не хочешь со мной? У тебя ведь ещё отпуск?

– Нет, – ответила я, думая о том, не придётся ли брату давать показания в качестве свидетеля.

Леон словно прочитал мои мысли.

– Что будет делать Марлен? Ты была у неё?

– Нет. Но, думаю, она приедет домой и пойдёт к Сениным родителям давать отчёт о поездке. Больше ведь некому.

– Дядька, который подвизался нас везти, уже звонил. Спрашивал, не передумали ли мы.

– Вот это рвение.

– Ну, если учесть, на какие деньги мы договорились…

Мы расплатились и позвонили Лиде. Она была уже готова, ждала нас на чемоданах. Ещё полчаса ушло на то, чтобы собрать вещи и сдать номера. Пока мы с Леоном возились, Лида перенесла свои сумки на главное крыльцо и теперь сидела на веранде с чашкой чая. Леон позвонил водителю, и уже через пять минут машина въехала на площадь. За рулём был тот самый дядька, что вёз нас в день приезда. Он был такой же хмурый и неприветливый, как и тогда. Мы погрузили в багажник вещи. Леон сел рядом с водителем, Лида забралась на заднее сиденье. Я тоже приготовилась сесть в машину, как вдруг увидела Илью. Усталым шагом он шёл Через площадь. Увидев машину, повернул к нам. На его лице не было и тени улыбки.

– Здравствуйте, Маша. – Через мою голову Илья кивнул высовывающемуся из машины Леону.

Я молча кивнула.

– Можно вас попросить на минутку?

Я отошла с ним на несколько метров. Он развернулся: взгляд чужих глаз; даже не верилось, что пару дней назад между нами что-то было… Неожиданно в горле возник вязкий комок. Я закашлялась.

– Вы извините, что я не звонил… Забыл в суматохе телефон… Я был в городе. Занимался Вероникой Голубевой.

Сердце заколотило в мою грудь, как тамтам.

– Что с Никой? Где она сейчас?

– В следственном изоляторе. Вчера проводили психиатрическую экспертизу. Признали вменяемой, хотя преступление совершено в состояние аффекта.

Он говорил медленно, неохотно. Я впилась глазами в его лицо. Всю ли правду он говорит? Или что-то недоговаривает?

– Говорите же!

– Её поместили в отдельное помещение.

Я отшатнулась:

– Камера?!

– Не совсем. Там комната с обычным окном… Занавески… Только решётки.

– Как она себя чувствует?

– Ну, как… Я бы сказал, вполне нормально после того, что произошло.

– Она… Ей ничего не грозит? Её не обидят? Она не может чего-нибудь с собой сделать?

– Нет, нет. Об этом не надо беспокоиться.

– А о чём надо, Илья? – спросила я, глядя на него в упор.

– Надо постараться прийти в себя и посмотреть на всё с некоторого расстояния, – глядя мне в глаза, сказал он.

И неожиданно добавил:

– Спасибо вам, Маша. Удачи вам… во всём.

«Я почти поверила тебе! Мне так сложно было поверить после всего, я ото всех шарахалась, а тебе – почти поверила! А ты врал! Играл со мной! Всего лишь выполнял обещание, данное – кому? кому! – капризному мальчишке!»

Всё это я сказала про себя. И глаза у меня были сухие.

Илья кивнул сидящим в машине, развернулся и зашагал к гостинице. Я смотрела ему вслед. Водитель нажал на клаксон.

– Попрощались, голубки? – проворчал Леон. – Думал, сегодня опять не уедем.

– Извините, – ответила я.

– Вы обменялись почтой и номером телефона? А то мало ли что…

Лида сидела в полулежачем положении, под головой – свёрнутая кофта. Я заглянула ей в лицо. Она спала, по-детски надув губы. Под глазами у неё залегли глубокие тени, на бледной щеке темнело размытое пятно грязи. Бедный ребёнок, подумала я, и зачем только тебе выпало любить Арсения… Внутри меня кружились и оседали хлопья горечи.

Мы выехали из Лисицыно в начале первого, спустя полчаса показался поворот, куда нас несколько дней назад привёз автобус и где Ника изнывала в ожидании Арсения. Водитель крутанул руль, мы свернули и поехали по прямой к городу. Всю дорогу я думала о Нике, о том, каково ей в комнате с зарешеченными окнами. Об Илье я приказала себе не думать.

Всю дорогу мы молчали. Лида спала. По-моему, она даже ни разу не поменяла позу. Я смотрела в окно. Когда мы уже почти въехали в город, Леон повернулся ко мне и громким шёпотом спросил:

– Ты знаешь, куда доставить Марлен?

Я помотала головой.

– Жаль будить, – сказал Леон, – но… Давай, злая няня, доставай ребёнка из его сладкого младенческого сна.

Я потрясла Лиду за плечо. Она потянулась во сне и произнесла хриплым, невнятным голосом:

– Не сейчас.

– Лида, мы подъезжаем. Просыпайся, – позвала я.

Лида открыла мутные глаза. Она посмотрела на меня, обвела глазами пространство, потом её взгляд снова переместился на моё лицо. По сторонам дороги показались дома пригорода.

– Мы подъезжаем, – пояснила я.

Лида кивнула и села; её лицо пошло тенями, и она заплакала.

– Ну-ну, – не оборачиваясь, сказал Леон. – Марлен, вы стойкая женщина. Не плачьте, ветер обязательно станет попутным.

Лида вытерла глаза.

– Тебе куда? – спросила я. – На какую улицу?

Она назвала адрес. Водитель попросил повторить и включил навигатор.

– Ты там живёшь? – спросила я, чтобы хоть что-то сказать.

– Там живут родители Арсения, – ответила Лида и отвернулась к окну.

Вскоре мы въехали в город и через двадцать минут выгружали Лидины вещи у подъезда. Дом был новый, небольшой: три этажа, четыре подъезда. Надо же, подумалось мне, именитый режиссёр просил меня не отталкивать его сумасбродного сына, говорил, что боится за него и ничего не может сделать с диким Сенькиным характером. «А вам, – упрашивал он, – как-то удалось его приручить, поберегите!» Что скажет он сейчас? Никто не знает, где Сенька и что с ним, куда завела его страсть. Мне стало жалко родителей Арсения. Вот уж точно: богатые тоже плачут.

– До свидания, – сказала Лида. – Если он вдруг позвонит вам… Дайте знать, хорошо?