в компании с ними – три очаровательные грации, чьим голосам и талантам рукоплескали зрители от Варшавы до Владивостока: Наталия Тамара, Аврелия Добровольская и Лидия Викшемская. Поцеловать ручку этим дамам не считали ниже своего достоинства даже графы и светлейшие князья9.

В зале Малой сцены генерал-губернаторского Сибиряковского дворца за то время, пока Петрович с его «молодыми орлами» были заняты деловыми поездками, убрали ряды тяжелых зрительских кресел, заменив их четырьмя овальными столами со стульями, так, чтобы сидевшие за ними гости могли с удобством наблюдать за всем, что происходит на сцене, где обосновался знаменитый вяльцевский рояль, срочно доставленный из личного салон-вагона дивы, в котором она путешествовала по России. А также стулья и нотные пюпитры для струнного квартета Александра Зилотти, прибывшего на днях из столицы с друзьями, исполнителями-виртуозами: Вержбиловичем, Ауэром, Вольф-Израэлем, Козолуповым…

И вечер удался. Благодарные зрители, от генерал-губернаторши до каперанга Рейна, сохранили воспоминания об этом празднике высокого искусства на долгие годы, столь тепла и непринужденна была атмосфера в зале, так проникновенно и душевно лились со сцены божественные звуки, порожденные гармонией семи нот; так искренне и так чисто звучали лучшие голоса России. Но… Петровичу на всю жизнь осталась не память о трех часах торжества великой музыки. Он не запомнил практически ничего из того, что пелось и игралось тогда, причем пелось и игралось для него в первую очередь! Нет, не подумайте! Черствым, бесчувственным сухарем он никогда не был, что в той жизни, что в этой. Просто все высокие чувства адмирала Руднева одномоментно слились воедино и ухнули, как в водопад, в какой-то радужно-калейдоскопический тоннель между измерениями в тот миг, когда стоящая на сцене невысокая, но дивно сложенная женщина в темно-синем платье с весьма умеренным декольте, закончив романс на низкой грудной ноте, спокойно, уверенно и чуточку игриво взглянула ему прямо в глаза…

* * *

У шустрой босоногой девчушки было две радости в жизни. Цветы и песни. Но не те сорванные цветы, что вплетены в венок или стоят в крынке на оконце, а живые, растущие, манящие к себе нежным запахом и лепесточками, покрытыми блестками утренней росы. И песни – звонкие, многоголосые, с подружками в хороводах. Только, ох, не часты они, эти хороводы. Ручонки сызмальства в мозолях. Ладошки привычны и к серпу, и к хворостине погонной, и к скребку, и к половой тряпке… Да, красивы цветочки! Не то что ее неброская одежка. Куда ей тягаться с нарядами барских деток.

– Рылом мы в господа не вышли, доня… – сказал как-то папенька, растирая разбитое на войне с турком колено…

А потом был Чернигов. Услужение у дальней родственницы отца. Унижения, побои и вечно пьяный ее сынок с сально-приторными белесыми глазками… Побег. Приютивший ее заезжий цирк. Добрый акробат Валерий Феоктистович…

Киев. Хор при кафешантане. Разбитная, дерзкая подружка Нюта из местных дивчин. Пение в шумном, прокуренном ресторане. Первый ее успех у публики. Первые серьезные деньги. Первые шикарные платья. Первые поклонники и воздыхатели в лаковых туфлях и при манишках. Первый букет из полста роз! Несчастных, срезанных, убитых…

Поручик Константин Алексеевич Буйницкий. Поляк. Любовь… Любовь? Игрок…

«Развод? А смысл? Ты и так вполне свободна…»

Ресторан «Континенталь». Светлейший князь… Петр Александрович Грузинский. Действительный статский советник, чиновник для особых поручений при наместнике Кавказа. Камергер…

– Ты моя царица Тамара!

– Ох, и надолго ли мое царствование?

– Навсегда!..

Содержанка. Любовь? Нет, конечно… Но… Петербург. Богема… Дом. Прислуга. Выезд…

Цветы! Сбылась мечта: свой зимний сад! Туалеты от Апресьянс. Бриллианты от Гау и Гана…

Любовь? Нет… Театр-сад «Буфф», театр «Пассаж», сольные выступления в великосветских салонах. Оглушительный успех. Газеты…

Любовь? А есть ли она? Есть только грусть по так и не пришедшему чувству в ее романсах…

Война. Приглашение Собинова. Иркутск. Любезнейший граф Кутайсов. Пощечина Вонлярлярскому, слава богу, не при свидетелях… Просьба приехать на домашний концерт к Павлу Ипполитовичу.

Среди гостей генерал-губернатора моряк. Адмирал. Средних лет. Седеющая бородка. Слегка лысоват-с. На шее – Большой «Георгий». В петлице – «Владимир» с мечами. Неужели это и есть тот самый Руднев?.. Какой все-таки удивительный взгляд у нашего Нельсона. По-юношески наивный, чистый. Только безмерно уставший и безысходный, отрешенный…

И это – прославленный командующий крейсеров авангарда, которому самое время купаться в лучах славы и народной любви?.. Любви?… Но… Но, Господи, почему? Почему мне так безумно, так неистово хочется петь только для него?..

* * *

Поезд Макарова опаздывал на бесконечно долгие пятнадцать минут. Но вот, наконец, сырой, пронизывающе-ледяной ветер с Ангары заволок платформу горьковатым дымом от его разгоряченного паровоза. Однако даже этой четверти часа Петровичу вполне хватило, чтобы изрядно продрогнуть после атмосферы тепла и радушия генерал-губернаторского дома. Его «молодые орлы», также с нетерпением ожидающие явления комфлота, переносили эту сибирскую холодрыгу гораздо лучше, вполголоса обмениваясь впечатлениями и невинными – шутками.

Замерз? И это после стольких-то часов на продуваемом холодным дыханием Великого океана мостике крейсера, спросите вы? Да. Ну а что тут особенного? Тем паче если учесть, что, одеваясь в спешке, он позабыл кашне. Или так сказались последствия только что пережитого грандиозного эмоционального всплеска, потрясшего все его существо до глубины души. Причем в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал…

– Всеволод Федорович! Где же ваш багаж?!

Знакомый зычный голос с недовольно-удивленными нотками грубо вернул медленно замерзающего по ходу сеанса самокопания графа Владивостокского в действительность. Нетерпеливо подвинув в сторону проводника, Макаров с тросточкой в руке неожиданно бодро материализовался возле Петровича и его офицеров, даже не дождавшись полной остановки вагона.

– Здравствуйте! Здравствуйте, мои дорогие. Не нужно лишних приветствий. Время не терпит. Да и по чайку на дорожку! Продрогли, наверное, на таком ветру. Давайте все в вагон, скорее. Серж вас проводит, покажет, кому какие апартаменты отведены.

– Но, Степан Осипович, прошу извинить, я планирую наш отъезд в столицу на завтра, о чем вас должны были уведомить телеграммой.

– На что я вам тотчас и ответил, что никакие немцы сейчас не стоят для нас и нескольких часов промедления.

– Но… я ее не получал, иначе рапортовал бы вам, что должен сопроводить принца Адальберта, адмирала Тирпица и их офицеров до Петербурга по личному повелению государя. Поэтому сейчас с вами ехать я никак не могу. Наоборот, я должен от имени генерал-губернатора графа Кутайсова предложить вам переночевать здесь, в Иркутске, и завтра утром мы вместе с нашими германскими…

– Не получали? Ну, о-очень интересно… Явно чье-то головотяпство. И что, значит, не сможете поехать? Причем здесь немцы? Ничего не понимаю…

Но если вдруг вы не знаете: под Шпицем у нас революция-с! Там его высочество и присные на подпись императору готовят циркуляр о порядке принятия Программы военного кораблестроения. Откуда черным по белому проистекает нужда-с в заказе шести