ведь инструмент ваш не цыганского строя, не семиструнного?

– Нет. Знакомьтесь, адмирал: перед вами моя любимая испаночка, «донна Леонсия», – рассмеялся Кутайсов. – Родом из солнечной Валенсии. Но вы, как я вижу, хотели бы с нею поближе познакомиться?

– Если позволите…

– Ха! Какая прелесть. Дорогие мои, согласитесь: наш вечер дивно хорош! И он продолжается, несмотря на то что моряки рискуют опоздать на встречу к своему генерал-адмиралу.

– Я только одну вещицу… Коротенькую.

Во взгляде Петровича Кутайсов разглядел нечто такое, что без лишних слов отдал инструмент и ретировался к своему столику.

Так… Парочка пробных аккордов. Перебор… Строй привычный… Игра на гитаре, как езда на велосипеде: ей учатся лишь единожды. И что с того, что мозолей на подушечках у этих пальцев отродясь не бывало? Бегают же. И даже барре держат…

Ради бога, трубку дай!

Ставь бутылки перед нами,

Всех наездников сзывай

С закрученными усами!

Чтобы хором здесь гремел

Эскадрон гусар летучих,

Чтоб до неба возлетел

Я на их руках могучих;

Чтобы стены от ура

И тряслись, и трепетали!

Чтоб про наши вечера

Деды внукам наказали!

Жизнь в боях: качай, валяй!

В мирных днях не осрамися!

Не хандри, не унывай,

Пей, люби да веселися!

Это было неожиданно. Это было внезапно. И это было сокрушительно… Ведь этой мелодии тут не слышал никто! Стихи же Давыдова Петрович самолично подрихтовал еще там, в юношеские годы.

«Вот так вот, вуаля, Васечка. Не тебе одному народ здешний за душу цеплять. Так-то!..»

Насладиться своим успехом в полной мере ему не довелось. Нужно было мчаться на встречу с Макаровым. Да и не до восторгов слушателей было. Сердце рвалось на части! Ведь он не знал и даже не представлял себе, как, где и когда вновь сможет увидеть эти волшебные глаза, сподвигшие нарушить воздвигнутое перед самим собой табу, которое не сумел разрушить даже коварный искуситель Балк со своим утонченным насилием над струнно-щипковыми инструментами.

А чтобы просто так, внаглую подойти и познакомиться с понравившейся тебе женщиной? Здесь это не прокатывает! Не те нравы. Не то воспитание. Не тот уровень общества. Здесь вас кто-то должен познакомить, и никак иначе. Только никого не попросишь, в этом кругу у него доверительных знакомых нет… Как вдруг…

– Милостивый государь, любезный граф Всеволод Федорович, позвольте мне представить вас очаровательной Наталии Ивановне Тамаре. Нашу милую, дорогую гостью заинтересовало авторство той музыки, которой вы нас всех так тронули. И удивили…

* * *

– Ракета, адмирал!

– Вижу, Коля. Последние данные от разведчиков погоды получены?

– Так точно. Над целью «миллион на миллион».

– «Маленькие» все в воздухе?

– Да.

– Ну, с богом! Взлетаем.

– Пристегнитесь, Всеволод Федорович…

– Очки надень, товарищ капитан первого ранга…

Рычаги управления силовой попарно сдвинуты вперед, до упора. Двигатели, набрав максимальные обороты, взвыли яростно и надсадно. Отягощенный смертоносным грузом корабль, влекомый вперед без малого шестью тысячами огненных жеребцов, все быстрее и быстрее катится по тщательно выровненной и утрамбованной взлетной полосе шириной с футбольное поле.

Справа, прямо за стеклами кабины, вспарывают воздух три могучих пропеллера, в тугих потоках которых, едва заметно подрагивая, вибрирует обшивка исполинского, выпуклого крыла, украшенного почти во всю ширину белой цифрой «22». А дальше, за законцовкой консоли, теснясь «нос в хвост», словно утята за матерью, катятся навстречу по укатанной вдоль взлетки рулежке четырехмоторные, тщательно закамуфлированные «юнкерсы». Третья германская эскадра. Им, самым быстроходным, подниматься в воздух позже всех, догонять наших на маршруте и замыкать общий боевой порядок. Последние темно-синие «муромцы» Второй Крымской эскадры еще видны слева, им взлетать сразу за нами…

Семьдесят восемь «крепостей». Три девятки пойдут на цель не полными: у кого-то случились отказы по технике, но это неизбежно и не критично на общем фоне. По три тонны бомб на корабль у нас. По две – у немцев. Итого мы имеем почти 170 тонн разрушительного груза. До Питтсбурга чуть больше восьмисот километров, даже с учетом запланированного солидного крюка через Спрингфилд. Почти пять часов лета в один конец…

Впереди, прямо за спаренной турелью штурмана, пылающим кроваво-оранжевым шаром, величественно и неторопливо поднимается над подернутым дымкой горизонтом солнце. Новый день вступает в свои права… Девятьсот сорок третий день Великой войны. Пока, к сожалению, не последний. Судный день «ЮЭс Стилл»…

– Оповещение американцам передадим, когда пройдем озеро Уолленпоппак. Двух с лишним часов для эвакуации всего персонала им должно хватить. Надеюсь, что урок верфей Бруклина янки вызубрили назубок и в этот раз лишний раз переспрашивать не будут…

Тряска и вибрации прекратились, словно по мановению волшебной палочки: машина в воздухе. Неторопливо отдаляется, проваливаясь куда-то вниз, земля. Горизонт скользит, плавно склоняясь влево: «Летающие крепости» встают на круг, набирая высоту…

В прозрачной бездне под массивными тележками шасси рваной белой полосой тянется вдаль, пенится прибой побережья. Почти на горизонте, на иссиня-седой водной глади пролива видны едва различимые белые черточки – кильватерные следы маневрирующих кораблей минных дивизий. А совсем рядом, почти под крылом, громоздятся массивные броневые башни и опутанные снастями «марсианские» боевые треножники – мачты могучих дредноутов «Хохзеефлотте». Вот на одном из них распустились флаги сигнала и замигал ратьер с верхнего мостика: «Фридрих Великий» желает «орлам» доброй охоты…

Справа и слева, чуть покачиваясь в восходящих потоках, подходят и пристраиваются «крыло в крыло» ведомые. За ними подтягиваются «пристяжные»: фланговые звенья. Формация «тройной клин девяток». Гигантский, величественный пазл неторопливо собирается над островом Мартас-Винъярд, поднимаясь все выше и выше…

– «Подцеп» выпустили? Я «маленьких» не вижу. Куда запропастился наш Красный барон?

– Не туда смотрите, Всеволод Федорович. Слева внизу.

– Так-так… Ага! Теперь рассмотрел. Спасибо… Но что-то не шибко они спешат к «мамочкам».

– Пока рано. Мы еще лежим в повороте…

Маленький красный биплан со стойкой причального захвата, черными крестами и жирной цифрой «22» на верхнем крыле медленно и аккуратно подходит под огромную тень бомбардировщика. Пара экономных маневров, уравнивание скоростей, плавная, как будто в замедленном кино, «глиссада вверх».

Корабль слегка качнуло, а на приборных панелях командира и бортинженера вместо прерывисто мерцавшей желтой ровным светом загорелась зеленая лампочка.

– Бортовой истребитель принят. Зацеп штатный!

– Дайте связь с летчиком.

– Есть!.. Готово. Можете говорить, товарищ адмирал.

– Манфред, приветствую на борту! Почему так долго на этот раз?

– Здравия желаю, герр адмирал! Сильный, порывистый боковой ветер внизу и вихри за кораблем довольно неприятные сегодня.

– К цеппелинам проще, наверное, «пристегиваться»? Турбулентности никакой…

– Везде свои нюансы, герр адмирал. Хотите, как-нибудь покажу вам на спарке?

– Дерзить изволите, господин капитан цур зее?

– И в мыслях не было, ваше высокопревосходительство!

– Сколько истребителей в воздухе?

– Мы подняли ровно пятьдесят четыре машины, согласно плану. Но две на задание не пойдут, не взлетели «муромцы», их носители.

– Бомбы подвесили?

– Только на «лебедях» у Петренко по паре фугасных двухпудовок. Для зенитчиков. Если таковые там вдруг объявятся, этого должно хватить с избытком. Мои же «фоккеры» летят налегке на случай внезапного появления перехватчиков по маршруту. Хотя мы этих «лафайетов» и пощипали от души в прошлый раз над Бруклином,