Одним из фундаментальных представлений, из которых исходят лингвисты, выводя правила языка, является то, что язык бесконечен. Нас радует осознание бесконечности нашего языка, ведь мы интуитивно ощущаем, что поток книг, которые можно написать, никогда не иссякнет и нет предела числу уникальных идей, которые можно выразить с его помощью. Бесконечность языка воспринимается как данность и едва ли не служит критерием различия между языком и «просто коммуникацией». Насколько нам известно, все остальные животные на Земле способны передавать лишь очень ограниченный набор понятий. Так что мы действительно уникальны — мы способны писать книги, а также стихи, песни и политические речи.

Но откуда берется эта бесконечность? У нас не так много слов. Хотя, если честно, слов у нас на самом деле предостаточно. В английском языке, по самым скромным оценкам, как минимум 170 000 слов[92]. Вроде бы много, но это меньше, чем количество книг, ежегодно выходящих в Великобритании. Очевидно, что число понятий, которые нам требуется выражать, намного превышает наш словарный запас. На это обстоятельство еще в 1960-е гг. обратил внимание Ноам Хомский. По его мнению, фундаментальная разница между языком и не-языком состоит в том, что язык — не просто механическое соединение слов во все более длинные предложения. Ни у одного животного, даже инопланетного, не может быть настолько большого мозга, чтобы оперировать языком, в котором бесконечное количество понятий передается бесконечно длинными предложениями. Это и есть суть проблемы языка: существует в принципе не так много различных способов соединять элементы конечного словаря в бесконечное количество различных комбинаций, избегая бесконечно длинных предложений. Я, конечно, могу сказать: «Это очень, очень, очень, очень… очень большой кот», повторяя слово «очень» сколько душе угодно, но это не засчитывается как бесконечное количество предложений. По крайней мере, этот повтор не добавляет в речь бесконечного количества информации. Для того чтобы получить нетривиальный бесконечный язык из конечной совокупности слов, определенно нужна какая-то хитрость.

Первым ключом к разгадке бесконечности языка является то, что соединение одних и тех же слов в разном порядке может давать совершенно разные смыслы. Например, предложение «Здесь пахнет кофе и кошками» значит совершенно не то же, что «Здесь и кофе пахнет кошками». Если я могу расположить 170 000 слов в любом порядке, то у меня в распоряжении окажется астрономическое количество возможных предложений, а значит, астрономическое количество смыслов. Например, если мы ограничимся предложениями всего лишь из пяти слов, вариантов так много, что понадобится проговаривать по 300 предложений за микросекунду, чтобы уложиться во все время существования Вселенной начиная от Большого взрыва[93]. Фактически это и означает бесконечное количество идей. Значит, проблема разрешена?

Подвох, разумеется, в том, что никто не обладает таким большим объемом мозга, чтобы запомнить смысл каждого из этих случайно составленных предложений. Это универсальное ограничение; даже на другой планете, населенной сверхразумными обитателями, не может быть отдельного «высказывания» для каждого отдельного понятия. Если для удвоения количества выражаемых понятий необходимо удвоить объем мозга, то для выражения бесконечно большого количества понятий понадобится бесконечно большой мозг. Это не под силу даже придуманным фантастами инопланетянам со сверхспособностями и даже инопланетным суперкомпьютерам.

Тут нужна хитрость, а не простой перебор вариантов. И эта хитрость заключается в грамматике. Слова в предложении «Пух и Пятачок пошли охотиться и чуть не поймали Буку» можно расположить более чем тремя миллионами различных способов[94]. Комбинаций множество. Но лишь очень малая доля из них будет столь же осмысленной, как исходное предложение. В основном получится бессмыслица вроде «охотиться и Пух чуть и поймали не Буку Пятачок пошли» или «чуть пошли поймали и Буку не Пятачок и Пух охотиться». Существуют очень четкие правила, определяющие, какие предложения осмысленны, а какие нет. Значит, наша грамматика одновременно и ограничивает язык, и придает ему гибкость, необходимую для того, чтобы он был настоящим языком. Таким образом, мы можем получать различные значения, и мозг у нас не взорвется от одного только количества предложений, которые потребовалось бы запоминать.

Вклад Хомского заключался в математическом описании такого рода грамматики, которая способна преобразить совокупность слов в богатый и бесконечно выразительный язык, притом не бесконечно трудный для запоминания. Более того, он продемонстрировал, что только один очень специфичный тип грамматики способен породить язык, отвечающий этим критериям. В частности, Хомский считал, что разгадка способности создавать бесконечность из конечной совокупности слов кроется в идее, что последующие в предложении слова не могут зависеть только от непосредственно предшествующих. Если бы слова зависели только от предшествующих им слов, это накладывало бы чрезмерные ограничения. Нам бы пришлось употреблять только «предопределенные» предложения. Например, если бы за словами «Пух и» всегда следовало слово «Пятачок», Пух никогда не смог бы пойти охотиться с Иа.

Обойти эту проблему помогает иерархическое устройство языка. Можно сказать «Пух и Пятачок пошли охотиться», можно сказать «Пух и его розовый приятель пошли охотиться» или даже «Пух и его розовый приятель, с которым он часто коротает время, пошли охотиться». Такая грамматика по типу матрешки представляется необходимой, если нам требуется сконструировать потенциально бесконечный язык, без привязки к конкретным последовательностям слов.

Хомский выстроил иерархию уровней формальной грамматики по возрастающей сложности — каждый уровень позволяет порождать более сложные предложения, чем предшествующий[95]. Таким образом он заложил основы того, что, по мнению многих, стало истинно универсальным определением языка. К большому сожалению (учитывая цели исследования в этой книге), Хомский использовал термин «универсальная грамматика» применительно к врожденной грамматической способности, присутствующей у каждого человека с младенчества. Сам Хомский позже объяснял, что под «универсальной» он вовсе не имел в виду «универсальной для всей Вселенной»! Но идея закрепилась, как и термин, и многие ученые все еще убеждены, что инопланетяне должны использовать тот же тип грамматики, что и мы, люди.